Шут
Шрифт:
Зрители засмеялись.
Историчка и бровью не повела, когда Шут прочел эпиграмму. Она никакого намека на себя в стихах не обнаружила и лишь недоумевала по поводу всеобщего
– Нехорошо, Валя, – укоризненно покачала головой директриса, впрочем, едва сдерживая улыбку, – она недолюбливала историчку, и Шуту это было известно.
– Но меня же просили повеселее, – обиженно произнес Шут. – Я и прочел из древнемонгольского эпоса.
Зал опять оживился: историчка была раскоса и широкоскула, а учителям имела привычку намекать, что не только она сама, но в некотором роде и древнерусское централизованное государство обязано, дескать, своим появлением на свет монголо-татарскому завоеванию, в результате чего получила прозвище Потомок Чингис-хана.
И вдруг на сцену из-за кулисы вышла Ира Богданова.
– Раз тут стали читать из древнемонгольского эпоса, то позвольте и мне прочесть одно стихотворение! Оттуда же! – решительно заявила она и, не дожидаясь разрешения, прочла, с вызовом глядя на Шута, не успевшего уйти со сцены:
Осмеяла лягушкуЧерепаха морская.Над морской черепахойВправе гриф посмеяться, —Ибо мир облетел онОт края до края.Ты силен – есть сильнее,Ни к чему зазнаваться.И снова в зале засмеялись. А Шут вдруг весь просиял и с таким восхищением посмотрел на Иру, что та растерялась.
– Что ты так на меня смотришь? Неужели тебе не стыдно? – с досадой воскликнула она.
– Я гляжу на тебя, милая, как глядят на красный пион или на лазурный персик. Хоть всю жизнь смотри – не насытишься, – смеясь, ответил ей Шут. В зале зааплодировали. Большинство зрителей решили, что Шут с Ирой заранее отрепетировали мизансцену.
Увернулся, разумеется, «уколол» слегка и «блокировался». Но в «Дневнике» – ни единой строчки об этом эпизоде. А ведь наверняка вызов, брошенный Ирой со сцены перед переполненным залом, не остался не замеченным для Шута, для «морской черепахи»-то!
Через несколько дней класс отправился в двухдневный турпоход. Шут в нем не участвовал – не явился на вокзал, хотя собирался пойти, а Ира выглядела необычно грустной и озабоченной.
Ну так вот, во время похода Разумовский ни на шаг не отставал от Богдановой, всячески старался развеять ее грусть и заодно обратить на себя внимание. Заметив, однако, всю бесплодность своих усилий, высокомерно надулся и заявил с присущей ему бесцеремонностью:
– Да что вы в нем нашли такого, в этом Тряпишникове? Заурядный невежа!
– Это он-то заурядный невежа?! – набросилась на него Ира неожиданно и озлобленно. – Да вы все ему в подметки не годитесь!.. Сам ты невежа, понял?! И дурак!
Случившиеся поблизости одноклассники и одноклассницы были крайне удивлены этой сцене: никогда Ира Богданова не позволяла себе таких резких выражений, такой несдержанности чувств.
А коли мало тебе, читатель, вот еще одно свидетельство тому, что в действительности произошло «на краю пропасти» между «слепым монахом» и «лисицей-оборотнем».
Не Ира «заманила к себе» Шута, а он сам пришел к ней и, едва переступив порог, презрительно сощурившись, начал:
– Ну
что, поиграла со мной, а теперь, что называется, наступает срок «разрыва струн лютни»?– Нет, Валя. Ничего ты не понял… Это ты все время играешь. А я, не могу больше.
– Один чудак не мог ни есть, ни спать: опасался, что небо обрушится, земля развалится и ему негде будет жить…
– Хватит, Валя! Я же не шучу!.. Пойми, нельзя защищать свое «я», унижая других людей! Они ни в чем перед тобой не виноваты… И я перёд тобой не виновата…
– Ах вот, значит, как, добренькая моя! Людей пожалела!.. А меня тебе не жалко? А вдруг, кроме тебя, у меня никого нет на белом свете! Представь себе! Ведь всякое случается в жизни!
– …Да я же… Мне тоже без тебя… Валь! Но если ты и дальше будешь…
– Обрадовалась пташка и затрепетала крылышками!.. Поздно, сладкая! Проглоти-ла червячка, но вдруг пожалела его и захотела выплюнуть обратно?..
Он сам пришел к Ире и сам ушел, злой и гордый. Но Ира догнала его на улице, схватила за рукав и повернула к себе. Губы у нее дрожали, а в глазах были слезы.
Шут глянул на нее с такой досадой, что она отскочила в сторону и вдруг рассмеялась.
– Да ты что, Тряпишников! – смеясь, объявила она Шуту. – Неужели ты вправду решил, что у нас с тобой серьезно? С ума сошел! Пошутила я над тобой, глупенький! Поспорила с девчонками, что захочу, и прилипнешь ко мне, как банный лист… А теперь все! И катись ты от меня куда подальше! Понял?!.
Вот, дорогой читатель, как было на самом-то деле! Нас же, однако, сейчас интересует не столько фигура Иры Богдановой и ее чувства к Шуту, сколько тот вывод, тот урок, который извлек наш герой из рассказанной нами истории.
В результате «лисьего наваждения», пишет Шут (т. 18, с. 415), он, дескать, лишний раз имел возможность убедиться в справедливости своей Системы и познал меру опасности, подстерегающей тех, кто преступает ее заповеди «в угоду мелким соблазнам и призрачным удовольствиям».
А вот и стихи, которыми автор «Дневника» иллюстрирует свою мысль:
«Советуем людям:Страшитесь погибельной страсти.Попался к ней в сети —Сумеешь ли их разорвать.Лишь твердые духомОсилят любые напасти,Лишь чистые духомСебя не дадут унижать.Тот жалок, когоБезумная страсть ослепила.Безвольный слепец,Им командует женщины власть.Когда бы не Шут,Не его чудотворная сила —Попал бы несчастныйВ змеиную жадную пасть».(Из «Дневника Шута», там же)
Глава X. БОЛЕЗНЬ ШУТА
Милостивая спросила Шута: «Что с тобой. Валя? Уж не болен ли?» Шут поклонился ей и ответил: «Ветер может задуть пламя свечи, но, когда возникнут благоприятные условия, она снова запылает, давая такой же свет, как и прежде. Разве после этого она не будет тем же самым непрерывным пламенем?» (т. 17, с. 408).
Увы, читатель, Шут был болен, причем болезнь его была из тех коварных и длительных недугов, которые незаметно возникают, незаметно развиваются, а когда человек наконец почувствует, что болен, то уже поздно бывает – ничем не поможешь.