Шрифт:
Арлингтон Стрингэм сострил в Палате Общин. Присутствующих было немного, но и шутка предназначалась не для всех: дескать, англосаксы, как нация, не страдают от нехватки ангелов. Возможно, она была сделана без всякого умысла, однако один из парламентариев, не желавший, чтобы его
— Вчера вечером, в парламенте, Арлингтон сострил, — сказала Элинор Стрингэм, обращаясь к своей матери. — Мне это не нравится, за все годы нашей совместной жизни никто из нас ни разу не пошутил. Боюсь, что лютня начинает трескаться.
— Какая ещё лютня? — спросила её мать.
— Это цитата, — ответила Элинор.
По мнению Элинор, определить что-либо как цитату было лучшим способом прекратить любую дискуссию, — примерно так же в конце сезона всегда можно не дать в обиду посредственную мерлушку, назвав её мутоном.
Что касается самого Арлингтона Стрингэма, то он сознательно решил продолжать движение по тернистой стезе юмориста, на которую Судьба пригласила его.
— Всё вокруг очень позеленело, но, в конце концов, так оно и должно быть, — сказал он своей жене пару дней спустя.
— Это звучит весьма современно, и, надеюсь, очень умно, но, боюсь, ради меня не стоит стараться, — холодновато заметила она. Знай Элинор, каких усилий стоила ему эта ремарка, она, возможно, отреагировала бы на нее более доброжелательно. Сколь часто наши стремления остаются незамеченными и неоценёнными, и в этом подлинная трагедия человечества.
Арлингтон ничего не ответил, но не потому, что обиделся, а потому, что задумался, что бы такое ещё сказать? Однако Элинор сочла его молчание за проявление снисходительного высокомерия, и гнев подсказал ей, как нанести новый укол:
— Скажите это лучше леди Изобел. Не сомневаюсь, она оценит.
Леди Изобел не боялась появляться повсюду с колли желтовато-коричневого окраса в то время, когда все держали одних пекинесов, как-то раз съела четыре зелёных яблока за чаем в пять часов в Ботаническом саду, и потому не удивительно, что в глазах общества она слыла язвой. Самые строгие блюстители нравов утверждали,
что она спит в гамаке и разбирается в стихотворениях Йетса, но родные леди Изобел отрицали и то, и другое.— Трещина расширяется до размеров пропасти, — сказала Элинор своей матери пополудни.
— Об этом я бы помалкивала, — ответила та после долгого раздумья.
— Разумеется, мне не следует особенно распространяться на эту тему, — сказала Элинор. — Но почему бы и не перемолвиться с кем-нибудь?
— Потому что в лютне не бывает пропасти. Там слишком мало места.
Настроение Элинор нисколько не улучшилось и к вечеру. Мальчик-слуга принёс ей из библиотеки «По озеру и пустоши» вместо «По озорной случайности», книги, знакомство с которой отрицали все, кто её читал. Нежелательная альтернатива оказалась сборником зарисовок природы, печатавшихся автором в каком-то еженедельнике, выходящем на севере страны, и надо ли говорить, какое раздражение вызывали у критически настроенного читателя описания вроде «на каждом кусте или кочке сейчас можно увидеть изящных овсянок, щеголяющих своим жёлтым оперением». Помимо всего прочего, описание явно не соответствовало действительности; в тех краях едва ли вообще имелись кусты или кочки, а если оно было и так, то местность там была страшно перенаселена овсянками. И зачем было городить столько вранья по столь незначительному поводу! А тут ещё этот мальчик с прилизанными, разделенными пробором надвое волосами, стоявший с видом безжалостно-добродетельного безразличия к мирским соблазнам и страстям. Элинор ненавидела мальчишек и с удовольствием порола бы этого слугу часто и подолгу. Впрочем, возможно, это была реакция женщины, не имеющей собственных детей.
Она наугад выбрала другой абзац. «Если затаиться в зарослях папоротника и ежевики, в ложбинке возле старой рябины, можно почти каждым вечером в начале лета наблюдать пару небольших серых славок, снующих туда и сюда среди стеблей крапивы и ветвей живых изгородей, там, где сокрыто их гнездо».
О невыносимое однообразие предлагаемого развлечения!…