Шутовской хоровод

— Но вы не тот мистер Колмэн, к которому я пришла, — сказала молодая особа в еще большем замешательстве. — Правда, у вас борода, но...

— Значит, я должен примириться с мыслью покинуть эту жизнь, так, что ли? — Жестом, выражающим отчаяние, он вскинул руки. — Прочь, прочь, недолговечный Колмэн! Прочь, нераскаянный грешник. — И он сделал вид, что собирается захлопнуть дверь.

Молодая особа остановила его.

— Если вы действительно нуждаетесь в перевязке, — сказала она, — я, конечно, могу вам помочь. Я была на курсах сестер милосердия во время войны.

Колмэн распахнул дверь.

— Спасен! — сказал он. — Входите.

Вчера первоначальным намерением Рози было пойти прямо от мистера Меркаптана к Тото. Она немедленно увидит его, она спросит его, что он, собственно, думал, когда решил сыграть с ней эту глупую шутку. Она сделает ему основательное внушение. Она даже скажет ему, что теперь между ними все кончено. Конечно, если он проявит должное раскаяние и сумеет разумно объяснить свое поведение, она согласится — очень неохотно — снова приблизить его к себе. В тех кругах, где она теперь вращается, царит свобода, предрассудки отсутствуют, и подобные шутки считают делом самым пустяковым. Было бы глупо ссориться из-за этого. Но все-таки она решила проучить Тото.

Однако, когда она наконец оставила прелестный будуар мистера Меркаптана, было слишком поздно, чтобы идти бог знает куда в Пимлико, по адресу, который дал ей мистер Меркаптан. Она решила отложить свой визит до следующего дня.

Итак, на следующий день она, как и было решено, направилась в Пимлико — в Пимлико, чтобы посетить человека по имени Колмэн. После Слон-стрит и мистера Меркаптана Пимлико представлялось несколько убогим и второразрядным. Бедный Тото! После блестящего мистера Меркаптана он казался несколько потускневшим. Этот опыт о «Jus Primae Noctis» — ах! Пробираясь сквозь неаппетитный лабиринт Пимлико, она вспомнила о нем и, вспоминая, улыбалась. Бедный Тото! И сверх того, не надо забывать, бессмысленный, коварный, глупый Тото! Она очень точно представляла себе все, что она ему скажет; она представляла себе даже то, что скажет ей он. А когда объяснение кончится, они отправятся обедать в Кафе-Рояль — в верхний этаж, где она никогда не бывала. И она пробудит в нем ревность, сообщив ему, что мистер Меркаптан ей очень понравился; но ревность не слишком жгучую. Молчание — золото, как говорил ее отец, когда она приходила в раж и ей хотелось говорить гадости всем, кто попадался под руку. В некоторых вещах молчание, безусловно, золото.

В довольно мрачном переулке возле Лупус-стрит, куда ее направили, Рози отыскала дом номер такой-то, отыскала, среди множества звонков и карточек, нужное ей имя. Быстро и решительно она поднялась по лестнице.

«Ну, знаете, — скажет она, как только увидит его, — я считала вас цивилизованным человеком. — Мистер Меркаптан намекнул, что Колмэн не подлинно цивилизованный человек; для Рози намека было достаточно. — Но вижу, — скажет она затем, — что я ошиблась. Я не люблю иметь дело с мужланами». Изысканная леди выбирала юного поэта, а не батрака.

Хорошо прорепетировав свою роль, Рози позвонила. И когда дверь открылась, она очутилась лицом к лицу с этим огромным бородатым дикарем, который улыбался, который смотрел на нее блестящими пугающими глазами, который цитировал Евангелие и который истекал кровью, как боров. Кровь была на рубашке, кровь на брюках, кровь на руках, кровавые отпечатки пальцев на лице; даже белокурая каемка его бороды, заметила Рози, была местами запачкана кровью. В первую минуту даже ее аристократическая уравновешенность изменила ей.

Под конец, однако, она последовала за ним через маленькую переднюю в светлую комнату, выбеленную известкой; мебели не было, если не считать стола, нескольких стульев и большого пружинного матраца, стоявшего, как остров, посреди комнаты и служившего в зависимости от обстоятельств кроватью или диваном. Над камином была пришпилена большая фотографическая репродукция этюда Леонардо — «Анатомия любви». Других картин по стенам не было.

— Все приспособления здесь, — сказал Колмэн, указывая на стол. — Корпия, марля, бинты, вата, йод, клеенка. Они у меня всегда заготовлены на случай подобных маленьких несчастий.

— А вы часто ухитряетесь резать себе руки? — спросила Рози. Она сняла перчатки и распаковала новый пакет марли.

— Их режут, — объяснил Колмэн. — Знаете, небольшие расхождения во взглядах. Если твое око соблазняет тебя, вырви его; люби ближнего, как самого себя. Следственно: если око ближнего соблазняет тебя — понимаете? Мы здесь живем согласно христианским принципам.

— Кто такие — «мы»? — спросила Рози, в последний раз прижигая рану йодом и накладывая на нее большой кусок марли.

— Всего-навсего я сам и — как бы это сказать? — моя ассистентка, — ответил Колмэн. — А! Вы делаете это с большим искусством, — продолжал он. — Вы законченный представитель типа больничной сиделки: полный комплект материнских инстинктов. Для сердца, что пылает страстью, ты как пожарная кишка, как мы говаривали в доброе старое время, когда в моде были каламбуры.

Рози засмеялась.

— Не воображайте, пожалуйста, будто я только тем и занимаюсь, что перевязываю раны, — сказала она и на мгновение отвела взгляд от перевязки. После первого момента удивления к ней возвращалось ее обычное холодное самообладание.

— Браво! — воскликнул Колмэн. — Вы, кроме того, наносите их, не так ли? Сначала нанести рану, а потом вылечить ее, по великому древнему методу гомеопатов. Великолепно! Посмотрите-ка, что говорит по этому поводу Леонардо. — Свободной рукой он показал на висевшую над камином фотографию.

Рози, бросившая взгляд на картину при входе в комнату, предпочла не рассматривать ее слишком внимательно во второй раз.

— По-моему, это ужасная гадость, — сказала она и с удвоенным рвением принялась за перевязку.

— Да! Но ведь в этом весь смысл, весь смысл, — сказал Колмэн, и в его светлых голубых глазах заплясали яркие огоньки. — В этом красота подлинной страсти. Она гадка. Почитайте, что говорят о любви отцы церкви. Вот это — знатоки дела! Кажется, Одо из Клюни назвал женщину saccus stercoris, мешок навоза. Si quis enim considerat quae intra nares et quae intra fauces et quae intra ventrem lateant, sordos ubique reperiet. Латынь грохотала, как красноречивый гром, в устах Колмэна. Et si пес extremis digitis flegma vel stercus tangere patimur, quomodo ipsum stercoris saccum amplecti desideramus. — Он причмокнул губами. — Изумительно! — сказал он.

— Я не понимаю по-латыни, — сказала Рози, — к счастью. А ваша перевязка готова. Смотрите.

— Благодарю тебя, пожарная кишка, — и Колмэн подкрепил свою благодарность улыбкой. — Боюсь, впрочем, что епископ Одо не пощадил бы и вас; даже за вашу добродетель. А тем более за вашу наружность, которая только заставила бы его с особой настойчивостью разоблачать скрывающиеся под ней тайны ваших внутренностей.

— Ну, знаете, — возмутилась Рози. Она охотно встала бы и ушла, но голубьте глаза этого дикаря поблескивали с таким странным выражением и он улыбался так загадочно, что она продолжала сидеть на том же месте, слушая с удовольствием, к которому примешивалось отвращение, его болтовню и взрывы искусственного и пугающего смеха.