Схватка за Амур

– Язык еросы я хоросо понимай, а говорить мало-мало. – Ткнул себя пальцем в грудь: – Купеса маньчжур, – потом ткнул в Невельского, – и купеса еросы договор писать нада…

– Ты подожди с договором, – сердито – оттого, что нечаянно выказал перед маньчжуром свои чувства, – и напористо сказал Невельской. – Сначала расскажи, по какому праву тут торгуешь.

Джангин жестом остановил натиск капитана и хлопнул в ладоши. Из-за другой занавески, на которую Невельской сразу не обратил внимания, так как она по цвету была схожа с парусиной палатки, появилась девушка в синем шелковом халате, расшитом красными драконами, выслушала указание хозяина, сложила ладони перед грудью, склонив красивую головку со спицами в высокой прическе, и опять исчезла за занавеской.

Джангин снова жестом пригласил Невельского на подушки:

– Бесетовать лутсе за цяем, – и уселся сам, скрестив ноги.

Невельскому ничего не оставалось, как последовать его примеру.

Джангин опять хлопнул в ладоши. Девушка вынесла чайный лакированный столик, поставила маленькие фарфоровые чашечки с крышками, крохотные заварные чайнички из коричневой глины, большой, тоже глиняный, чайник, пускающий пар из носика, и мисочку с сухим чаем. Ополоснув кипятком заварники, она положила в них фарфоровой ложечкой чай, заварила и накрыла салфетками. Выдержав пару минут, разлила ароматный густо-коричневый напиток по чашечкам, по знаку хозяина поклонилась и ушла к себе.

– Осенно хоросый цяй, – сказал джангин. – «Нефритовый цветок богдыхана».

Чай, и верно, оказался необыкновенно вкусным, а беседа – весьма полезной.

Маньчжур предупредил, что «ради дружбы с господином» сообщает «очень-очень секретные сведения», поэтому и не позволил лишним ушам слушать их разговор. А сведения действительно были секретные и серьезные. Однако, разумеется, требующие тщательной проверки – мало ли что может наговорить хитрый старик, желая угодить внезапно появившейся власти.

Во-первых, на всем пространстве до Хингана по берегам Хэйлунцзяна – «Река Черного Дракона», так называли китайцы Амур – нет ни одного военного поста, и народы, обитающие здесь до самого моря, никакому правительству не подчиняются и ясака не платят. Китайским и маньчжурским купцам запрещено спускаться сюда по Амуру, они это делают самовольно, давая взятки соболями мелким чиновникам в городе Сен-зине, что стоит на реке Сунгари в шестистах ли от устья (около трехсот верст, отметил для себя Невельской). Соболей они выменивают на водку араку у амурских охотников.

Во-вторых, подтвердились сведения Орлова о ледовой обстановке в районе Уссури и Сунгари: Амур и сами эти реки освобождаются ото льда намного раньше, чем здесь, в низовье.

В-третьих, от гиляков, мангунов и негидальцев, побывавших на берегах Татарского пролива, джангин знал, что ранней весной туда приходят большие суда, белые люди с них отбирают у местных жителей звериные шкуры и рыбу, творят разные бесчинства, и на них нет никакой управы.

Рассказав это с грехом пополам на русском языке, джангин искательно заглянул в глаза господину:

– Мне позволено будет торковать?

– Дайте мне бумагу и перо, – приказал Невельской.

Маньчжур, видимо, подумав, что получит письменное разрешение, обрадованно хлопнул в ладоши и сказал несколько слов выглянувшей девушке. Не прошло и минуты, как на столе перед русским капитаном лежали лист рисовой бумаги и перо-вставочка (китайцы идут в ногу со временем, усмехнулся про себя Невельской), стояла медная чернильница. Геннадий Иванович писал быстро, почти не задумываясь, так как текст у него в уме сложился давно, в течение долгого пути по реке:

«От имени Российского правительства сим объявляется всем иностранным судам, плавающим в Татарском заливе, что, так как прибрежье этого залива и весь Приамурский край, до корейской границы, с островом Сахалином составляют Российские владения, то никакие здесь самовольные распоряжения, а равно и обиды обитающим народам, не могут быть допускаемы. Для этого ныне поставлены российские военные посты в заливе Искай (Счастья) и в устье реки Амура. В случае каких-либо нужд или столкновений с местным населением нижеподписавшийся, посланный от правительства уполномоченным, предлагает обращаться к начальникам этих постов».

Он с удовольствием расписался, затем ниже написал «Объявление» по-английски и по-французски, а на обороте листа – по-немецки. Как говорится, на все случаи жизни, каждому псу – свой намордник.

Джангин, узнав содержание документа, скис:

– Так я не полуцю разресение торковать?

– Торговать можешь, но именно торговать, а не обманывать и не спаивать аракой местное население, – жестко сказал Невельской. – И запомни сам и передай другим, что русские вернулись на Амур, теперь уже навсегда.

«Объявление» он передал самому старому жителю деревни Тыр (у аборигенов никогда не было старост), объяснив, что все жители на Амуре, Амгуни, острове Карафуто (Сахалине) и берегах Татарского залива теперь находятся под защитой Российского государства и русского великого царя, Пила-пали джавгина.

Он еще не знал, что уже меньше чем через месяц предъявит такую же бумагу гамбургскому и американскому китобоям, стоявшим на рейде у Петровского зимовья, и те под угрозой международных осложнений вынуждены будут уйти.

2

Учреждение русского военного поста на мысе Куегда прошло быстро и деловито. Самым сложным оказалось найти прямоствольную тонкую березу для флагштока. Почему-то деревья здесь были низкорослые, кривобокие, совсем не то, что на родине Геннадия Ивановича, в Костромской губернии. Там в рощах березки – одна к одной, как девицы-красавицы, – высокие, тонкие, на ветру аж звенят; рощи сами светятся – даже ночью каждое деревце видно. А здесь не рощи, а чащи – ветки спутаны, переплетены – без топора не продерешься.

После долгих поисков, однако, нашли. Правда, не березку, а пихту, сажени две вышиной – и на том спасибо. Неугомонный Чуфаров очистил ствол от коры, из длинных гвоздей согнул и вбил петли для фалов. Другие матросы готовили флаг, пробивали шурф на сопке для установки флагштока, заряжали фальконет, доставленный со шлюпки.

Гиляки из ближайших селений собрались толпой, сидели на земле, скрестив ноги, переговаривались между собой, при этом все, даже дети, курили трубки. Позвейн уже сообщил им, что русские пришли их защищать от грабителей-купцов, и гиляки выразили свою радость танцем удачной охоты. Теперь они отдыхали, наблюдая за работой матросов.