Схватка за Амур

– Но устав Священного союза не допускает военных столкновений между его членами, – возразил канцлер.

– Ваш Священный союз одряхлел. Недавние революции многое изменили в Европе, и пора перестать прятаться под ненадежной крышей: в любой момент она может рухнуть. Странно, что вы не желаете этого замечать, – усмехнулся Хилл. – Вы, конечно, понимаете, ваше сиятельство, что интересы Британии на востоке Азии велики чрезвычайно. Если этот регион займут англичане, он начнет разносторонне развиваться, а если русские – ему будет обеспечена спячка. Лет на сто, а может, и больше. Вам ли это не понимать!

– На днях наследник Александр опять соберет Особое совещание по Амуру, – вздохнул Нессельроде. – Будет серьезная схватка.

– Вы должны победить. У вас хороший резерв для давления – угроза со стороны Китая. В крайнем случае намекните про Англию. Да и придумайте что-нибудь для превентивного пресечения любых действий Невельского и Муравьева на Амуре.

Глава 15

1

– Муравьев! – услышал генерал-губернатор и, остановившись, обернулся. Широким шагом, не боясь поскользнуться на почти зеркальном паркете, его догонял цесаревич.

– Ваше императорское высочество, – поклонился Муравьев.

– Оставим церемонии, Николай Николаевич, – сказал цесаревич и взял его под руку. – До заседания еще двадцать минут, давайте просто пройдемся, ну, хотя бы в Военную галерею. Кстати, вам передали, что заседание комитета состоится в рабочем кабинете государя, том, что на первом этаже?

– Да, – кивнул Муравьев, – передали.

Он недоумевал: зачем наследнику понадобилась эта прогулка? Что-то хочет сказать наедине? Так для этого необязательно гулять по Зимнему – мог бы пригласить на аудиенцию и говорить, сколько угодно. Сам Муравьев приехал пораньше, чтобы собраться перед заседанием, успокоиться, набраться сил перед, можно сказать, главной схваткой в комитете: сегодня должен был решиться вопрос о Забайкальском казачьем войске, а вкупе с ним – о выделении из Иркутской губернии Забайкальской области и переводе приписных крестьян в казачье сословие. Последнее особенно грело его душу: он видел в этом хотя бы частичное исполнение того замысла, что был высказан, по его, Муравьева, начинанию, еще в письме тульских помещиков императору – об отмене крепостного права. Тогда не получилось: единичной вылазкой сражение не выигрывают и крепости не берут – он внутренне усмехнулся смысловой перекличке слов, – нужна осада и общий штурм либо захватывать форт за фортом. Вот первым фортом и должно стать освобождение приписных крестьян.

…Они поднялись по роскошной Иорданской лестнице – по ней в Крещение императорская фамилия выходит к Неве на водосвятие, – и направились через Большой Фельдмаршальский, Петровский и Гербовый залы к портретной галерее героев войны 1812 года.

– Люблю ходить в эту галерею, – говорил по пути Александр Николаевич. – Смотрю на замечательные, одухотворенные патриотизмом лица русских генералов и завидую, да-да, завидую этим героическим временам. Что может быть прекраснее освобождения Отечества!

Муравьев невольно поморщился: слишком уж выспренней показалась ему патетическая речь цесаревича. Конечно, он и сам порой грешил патетикой перед нижестоящими, но слышать ее со стороны оказалось почти невыносимо. И вдобавок кольнуло раздражением упоминание «русских генералов»: тоже мне, «русские», подумал он, почти половина австрийские, немецкие и еще бог знает какие фамилии. Поморщился, раздражился и тут же испугался: а вдруг государь-наследник заметит его непочтительную мимику и сделает далеко идущие выводы перед столь важным заседанием комитета? К тому же не исключено, что он совершенно искренен в своих патриотических чувствах – это же будущий хозяин земли русской!

Муравьев осторожно скосил глаза на Александра Николаевича и тихо-тихо, облегченно вздохнул. Цесаревич, забыв про него, молчал и пристально вглядывался в большой портрет (верхом на коне) своего царственного дядюшки Александра Благословенного, работы Франца Крюгера. Он как будто хотел рассмотреть в образе победителя великого Наполеона что-то, никем прежде не замеченное. Муравьева потянуло кашлянуть, но он опасался нарушить царившую в галерее торжественную тишину.

– Да-а, – сказал наконец цесаревич, оборачиваясь к генерал-губернатору, – в ту войну даже император был героем. И мой батюшка сумел себя показать решительным монархом и великим зачинателем нового в жизни российской. Хотя бы вон железных дорог и пароходов. А что мне достанется? Скука однообразия и никаких славных дел.

И тут до Муравьева дошла наконец вся подоплека этой странной прогулки: наследнику не хватало решимости перед заседанием, ему требовалась поддержка духа в противодействии «стае» Нессельроде, и он искал ее у главного оппонента канцлера.

– Ваше высочество, – волнуясь от необычности своего положения, сказал он, – сегодня от вас зависит освобождение тридцати тысяч приписных крестьян – это ли не начало великого дела? Об отмене крепостного права думал и, наверное, по-прежнему думает государь император. Он мне лично говорил об этом четыре года назад. Тогда это было невозможно, однако, несомненно, станет возможно в будущем. А будущее – за вами!

Александр Николаевич внимательно выслушал нервную и оттого порою сбивчивую речь; лицо его просветлело, он порывисто обнял генерала, поцеловал в щеку и вполголоса, на ухо, сказал:

– Спасибо! Отныне мы вместе!

«С такой поддержкой, – подумал Муравьев, вспомнив свой навязчивый сон, – мне никакая волчья стая не страшна».

2

Заседание комитета проходило бурно. Частично проиграв по устью Амура, Нессельроде, видимо, решил не уступать ни пяди по вопросу освобождения приписных крестьян и создания Забайкальского казачьего войска. Муравьев повторил свои доводы, высказанные военному министру, но на канцлера, Сенявина, Берга и Чернышева они не произвели никакого впечатления, а Вронченко сразу ухватился за финансовую сторону.

– Вы представляете, милостивый государь, сколько будет стоить экипировка вашего никому не нужного войска? Мало того, что горные заводы лишатся тысяч рабочих рук, а это – прямые убытки казне, так этих новых казаков нужно одеть, обуть, вооружить. И где прикажете брать деньги?

От волнения седые волосы министра финансов вздыбились, на лбу выступил пот, и, очевидно, вспотели ладони, потому что он нервно промокнул лицо батистовым носовым платком и стал тщательно вытирать руки.

Председательствующий цесаревич постучал карандашом по столу:

– Господа, давайте по порядку. Федор Павлович, что вы ставите на первое место? Лишение заводов рабочих рук?

Вронченко наклонил голову:

– Так, ваше высочество. Обращение работных людей в казаков и отлучка их от гражданских дел – это удар по российской казне, а вы знаете, как ваш батюшка следит за ее состоянием.

– А много ли, господин министр, имеет российская казна от действия нерчинских заводов? – поинтересовался цесаревич.

Вронченко смутился:

– Есть предположения об увеличении производства этих заводов…

– А что думает по этому вопросу генерал-губернатор?

– Большая часть этих заводов убыточна, государь, – ответил Муравьев. – Они держатся исключительно на дешевом рабском труде приписных. Рудные ископаемые истощились. Надо развивать геологическое дело, искать новые богатые месторождения серебра, золота, железа, а этим никто по-настоящему не занимается.

– Ясно, – кивнул Александр Николаевич. – Второе: велики расходы на экипировку и вооружение нового войска. Что скажете, Николай Николаевич?