Шведские остановки

Кедры плодоносили! Молочные, округлые, прошлогодней завязи шишки кучно и поодиночке отягощали лохматые ветки. Они были синефиолетовыми, но вот-вот начнут коричневеть, светлеть, а к осени золотые короны украсят царственные головы кедров...

Их девять на площади Лулео, задумчивых и спокойных. Им хорошо здесь, иначе бы они не цвели и не приносили семян. Я бы даже сказал, что они чувствовали себя прекрасно, потому как цвели подряд, без обычного для них двух-трехлетнего перерыва на отдых, и я заметил несколько полновесных шишек так низко, что их можно было потрогать. А такое в наших кедрачах не встретишь, разве только в каком-нибудь распоследнем сибирском кедросаду, чудом сохранившемся с незапамятных времен. Знать, почвы .северной Швеции подходят кедру, и влаги ему, знатному водохлебу, тут предостаточно, и солнце этих широт растягивает вегетационный период, а любые холода - при его-то сибирской закалочке - ему нипочем.

Но каким, условно говоря, ветром занесло сюда сибирские кедры? Северная граница их ареала проходит намного южнее. Самый сильный ветер не сможет занести в такую даль от родины тяжелое кедровое семя, и кедровка не долетит сюда со своей захоронкой. Ясное дело, кто-то их посадил тут, на площади. По состоянию коры, сближенным мутовками, соотношению размеров ствола и кроны я определил, что живут здесь кедры лет сто восемьдесят двести. Давненько...

Может, какой-нибудь сибирский купец торговал тут когда-то, завез и прорастил орешки?

Ведь давней порой кедровый орех как масличный продукт международной торговли покупали у нас и Персия и Англия. Возможна и другая версия. До сих пор по северу Европейской России вокруг бывших монастырей стоят искусственные кедровые рощи, и, может, оказался здесь какими-то судьбами лет двести назад беглый монах, который у себя на родине был садовником обители. Не исключено, что семена кедров завезли с Тобола или Томи еще раньше, в петровские времена, плененные солдаты и офицеры Карла XII. Целых одиннадцать лет прожил в Сибири, например, шведский капитан Ф. И. Страленберг (Табберт), о котором надо бы сказать несколько слов, потому что в ссылке он сделал одно замечательное открытие, прославившее его в европейском ученом мире.

Наши научно-популярные журналы в последние годы много писали о наскальной пещерной живописи, найденной в Сахаре, во Франции и в других местах. И сдается, древнейшую заграничную живопись мы ныне представляем куда лучше, чем свою, отечественную. А ведь на территории нашей страны есть немало замечательных картинных галерей, созданных первобытным человеком, чья кровйночка, быть может, микроскопической струйкой течет в тебе и во мне.

Родом я с водораздела сибирских рек Томи и Чулыма. И еще школьником слышал, что в нашей Кемеровской области есть немало приречных расписанных скал. Позже я увидел эти выразительные рисунки, изображающие охоту,-^-петлю на ноге лося, копье под сердцем зверя, животных - медведей, лошадей, собак, священных птиц - журавля и сову, божества и чудовища. Древнейшим художником нельзя было отказать в реалистичности, творческой фантазии и трудолюбии. Один из казаков, в числе первых пришедший с низовьев Томи на ее среднее течение, задолго до Табберта так описывал эти скалы: "Не дошед острогу на край реки Томи лежит камень велик и высок, а на нем: писано звери, и скоты, и птицы, и всякие подобия, а егда по некоторому прилучаю отторжется камень, а внутри того писано якож и на край".

Для европейской науки Томские писаницы открыл Табберт. Он первым воспроизвел их, скопировал и напечатал в Стокгольме в 1730 году. Интерес к этому открытию был так велик.^ что Томские писаницы нозже посещали и описывали множество ученых, в том числе знаменитый Брем - автор непревзойденной "Жизни животных". А первооткрыватель их еще немало сделал для познания Сибири. Он участвовал в далеких научных экспедициях, интересовался этнографией сибирских народностей, составлял чертежи неведомого края и в той же книге, где были помещены наскальные рисунки, опубликовал карту, на которой впервые в заграничном издании с астрономической точностью указал местоположение сибирских городов. Конечно же, такой человек не мог не заинтересоваться кедрами, заполонявшими в те времена весь бассейн реки Томи. И кто знает - не вывез ли Табберт на родину семена этих экзотичных, с точки зрения шведа, деревьев?

Кедры в Швецию, думал также я, могли попасть через посредничество Карла Линнея или его русских учеников. Великий натуралист первым приблизил к изящному завершению громадный и бесформенный ворох ботанических знаний, накопленный к его времени европейской наукой. Специалисты давно подытожили также заслуги Линнея в медицине и зоологии, но мне хочется здесь хотя бы мимоходом познакомить читателя с неповторимой . личностью ученого, потому что любой представитель той или иной нации несет в себе черты психического оклада своего народа, и, узнав кое-что о Линнее, мы узнаем нечто о шведах.

Наиболее яркий и полный портрет Линнея нарисовал незадолго до своей кончины он сам,- Эта недавно переведенная на русский язык "объективна" так любопытна, что я приведу несколько выдержек из нее:

"...Фигура средней величины, скорее низкая, чем высокая, не тощая и не жирная, средней мускулистости, уже с детства с выдающимися венами.

Голова большая, сжатая, с затылком выпуклым и по шву поперек сжатым, волосы в детстве белокурые, потом более темные, в старости серые. Глаза карие, живые, очень веселые и острые...

С открытой душой, легко сердившийся, радовавшийся и печалившийся, он быстро успркаивался; веселый в молодости, в старости был спокойным; в работе чрезвычайно быстрый, в движении скорый и легкий...

Домашние заботы предоставлял супруге, сам интересовался только произведениями природы; начатые дела доводил до конца и в пути не оглядывался назад.

Он был ни богатым, ни бедным, но боялся долгов. Он писал свои труды не из корысти, но из чести...

Он неохотно притворялся и лицемерил; в высокой степени ненавидел все, что называется высокомерием; спал зимой от девяти до семи, но летом с десяти до трех; записывал коротко и выразительно все, что разрабатывал; читал на Земле в камнях, растениях и животных, как в книге; был один из сильнейших, наблюдателей, которых мы знаем; был поэтому творцом, а не компилятором...

После того как в 1750 году он был в когтях смерти от подагры, он излечился земляникой, он ел ее каждое лето так долго, как она длилась, и так много, сколько мог достать и съесть, посредством чего он не только полностью излечился от подагры, но получил от этого и пользу, большую, чем другие от водолечении, а также победил и цингу, которой страдал каждую весну с молодых лет".

Во все времена, однако, человек был интереснее и сложнее, чем он о себе думал, и я расскажу о нескольких поступках Карла Линнея, связанных с особенностями его характера.

Однажды немецкий ботаник Сегезбек, служивший в Петербурге, человек недалекий и неуживчивый, с которым Линней, однако, поддерживал переписку и посылал ему семена, вдруг выступил со злобной критикой взглядов Линнея на половую систему растений, обвинив научные принципы своего учителя в нецеломудрии, безнравственности. Линней не отвечал на критику в печати и даже прокламировал:

"Я никогда не возвращал своим противникам стрелы, которые они мне посылали". Не удостоил он ответом и Сегезбека, послав все-таки в его адрес несколько необыкновенно острых и смертельно ядовитых стрел. Одно из открытых и описанных им растений, неказистое и неряшливое с виду, покрытое щетинками, за которые цеплялся всякий мусор, было названо им Sleqesbechla. Только этого ему показалось мало. В один ^прекрасный день Сегезбек получил посылку с семенами, среди которых значилось загадочное растение Cuculus Ingratus. Сегезбек с нетерпением оживил семя и высадил росток. Когда травка показалась, стало очевидным, что это и есть та самая Sleqesbechla, доставленная в Петербург под псевдонимом Cuculus Ingratus, что означает "Кукушка неблагодарная".

А спустя много лет, когда Сегезбек за сварливость и научную несостоятельность уже был отчислен из Петербургской Академии и отбыл на родину, Линней добил своего оппонента окончательно. Он оставил потомкам полушутливый список "членов офицерского корпуса Флоры", начав его так: "Генерал: Карл Линней, упсальский профессор". Далее шли полковники, майоры, лейтенанты, прапорщики, - немцы, французы, голландцы, англичане. Заканчивается этот интереснейший реестр убийственно: "Фельдфебель: Сегезбек, петербургский профессор". Безжалостно, конечно, однако поделом история науки подтвердила правоту Линнея, который не мог тогда знать, что сразу же по приезде в Петербург Сегезбек подал в Академию доклад со своими возражениями против системы Коперника...