Сиасет-намэ. Книга о правлении вазира XI столетия Низам ал-Мулька
Шрифт:
Когда тот увидал афтабэ с золотом, засмеялся и сказал: „Слава богу, ты добился справедливости. Вероломство судьи очевидно. Если бы ты знал, как я добился того, что ты получил свои деньги“. Вельможи начали расспрашивать, как было дело. Азуд ад-даулэ рассказал все как было. Все удивились. Затем он приказал великому |77| хаджибу: „Отправляйся, обнажи судье голову и ноги, повяжи чалму вокруг шеи и приведи ко мне“. Хаджиб отправился и привел судью в том виде, как было приказано. Судью ввели, он поглядел, увидал, тот человек стоит и держит два афтабэ, сказал: „Я сгорел“, так как понял, что все, о чем с ним говорил, все, что Азуд ад-даулэ ему показывал, было ради этих двух афтабэ. Затем Азуд ад-даулэ на него закричал: „Ты старый человек, ученый и судья, уже на краю могилы, а совершаешь вероломство, нарушаешь доверие. Чего можно ожидать от других? Ясно, все, что есть у тебя, это — из имущества мусульман, за счет взяток. На этом свете я дам тебе наказание, на том — ты сам получишь возмездие. Так как ты человек старый и ученый, я дарю тебе жизнь, но все твое имущество и собственность принадлежат казнохранилищу“. От него отобрали все имущество и собственность, которыми он владел, после того никогда ему не приказывали должность. А два афтабэ возвратили тому благородному человеку. [149]
149
См. Введение в изуч., Г, 61 (69-77).
Рассказ. Подобное этому случилось с султаном Махмудом сыном Себуктегина: пришел один человек, дал султану прошение и сказал: „Две тысячи динар я вручил на хранение городскому судье в хорошо закрытом кошеле, а сам отправился путешествовать. То, что взял с собою, у меня отняли грабители по дороге в Индию, то, что вручил судье, получил обратно. Но когда я принес
Наконец, он решил, что, возможно, было так: этот кошель распороли, золото вытащили, и снова заштопали. У него было золототканое покрывало, [150] очень красивое, брошенное на тюфяк. Он поднялся в полночь, вытащил нож, разрезал приблизительно один гяз этого покрывала и возвратился на свое место. На другой день утром он отправился на охоту, пробыл три дня. Приближенный фарраш, который прислуживал, пришел утром, чтобы почистить тюфяк, увидал изрезанное покрывало, опечалился, испугался, заплакал. А в фаррашханэ был старик-фарраш. Он увидал того фарраша и спросил: „Что случилось с тобой?“ Тот ответил: „Не осмеливаюсь сказать“. „Не тревожься, — сказал, — сообщи мне“. „Кто то, питая ко мне вражду, — рассказал фарраш, — вошел в летнюю опочивальню [151] и разрезал покрывало султана приблизительно на один гяз; если султан увидит, он убьет меня“. Тот спросил: „Видел, кроме тебя, кто-нибудь еще?“ Ответил: „Нет“.
150
ТИ, 60 дает более полную характеристику ***: „он (Махмуд) обладал кружевным, золототканным, хорошим и прекрасным покрывалом“. Переводя слово *** через покрывало, я следую толкованию словаря Biberstein — Kazimirsky, где это слово определяется следующим образом: piece d'etoffe carree dans laquelle on enveloppe Ie matelas, le lit. (кусок четырехугольной материи, в который заворачивают матрац, постель). Это толкование оправдывается и содержанием текста „Сиасет-намэ“, где слова *** или *** требуют именно такого перевода, хотя вместе с тем следует отметить, что такой перевод, по-видимому, не вполне исчерпывает значение этого слова, подвергавшегося ранее и другим толкованиям (напр.: „завеса из зеленого шелка, шитого золотом сандуса“.— К. А. Иностранцев. ЗВО, XVII, 98). Точное значение этого слова, по-видимому, в средние века означало покрывало, завесу, не тканую, а вязаную с свободно отпущенными на краях кистями нитей, откуда русск. „бахрома“ (этимологически вполне допустимо *** — „бахрома“). Слово вновь приобрело известность во французском языке в конце XIX в.; macrame называется род вязанья, сохранившийся от средних веков во французских монастырях.
151
Слово ***, переводимое мною через „летняя опочивальня“ отсутствует в словарях. К. А. Иностранцев (ЗВО, XVII, 60) полагает, что под словом *** следует разуметь кусок материи, опахало, натягивавшееся на потолок и приводимое в движение. Бейхаки ТИ, 116 следующим образом описывает ***: „он приказал устроить помещение для послеобеденного сна... повесить в нем *** так, чтобы вода, выходя из бассейна, шла бы автоматически *** на крышу помещения... и орошала ***. Издатель тегеранского варианта Бейхаки на полях издания замечает: *** зеленый терновник, ***, который кладут в жарких краях поверх деревянных помещений и поливают на него воду, так что, когда дует ветер, становится прохладна. Лето проводят в таком помещении и его зовут *** “.
Сказал: „Итак, будь спокоен, я знаю как помочь, научу тебя: султан уехал на охоту, а в городе имеется один штопальщик, пожилого возраста, у него в таком-то месте лавка, имя его Ахмед, большой мастер в штопальном деле, все штопальщики в этом городе его ученики. Отнеси к нему покрывало, заплати ему столько, сколько он потребует. Самый лучший мастер не найдет места, которое он заштопал“. Фарраш взял сейчас же покрывало, отнес в лавку Ахмеда-штопальщика и сказал: „Мастер, сколько ты хочешь за то, чтобы заштопать это, но заштопать так, чтобы никто не заметил?“ Тот сказал: „Половину динара“. Сказал: „Возьми целый динар, но примени все умение, что у тебя есть“. Тот сказал: „Благодарю, будь спокоен“. Фарраш дал ему один динар и сказал: „Сделай только скоро“. Сказал: „Приходи завтра во время дневного намаза и забирай“. Тот пришел днем в назначенное время. Мастер разложил перед фаррашем покрывало и тот не мог отыскать места, где заштопано. Фарраш обрадовался, отнес домой, |79| расстелил так, как оно было на тюфяке. Султан Махмуд возвратился с охоты, пошел в полдень в летнюю опочивальню, чтобы предаться полуденному отдыху, посмотрел, увидел исправное покрывало, сказал: „Позовите фарраша“. Когда фарраш пришел, он сказал: „Это покрывало было разрезано, кто исправил?“ Сказал: „О господин! оно никогда не было разорвано, лгут“. Сказал: „Эй, дурак, не бойся! Разрезал его я. У меня был кое-какой умысел. Скажи же, какой штопальщик исправил это покрывало, кто так прекрасно работает?“ Сказал: „О, господин, такой-то штопальщик; твой раб чуть заметил, испугался; такой-то фарраш мне посоветовал“. Султан Махмуд сказал: „Приведи его сейчас же ко мне, скажи: тебя султан зовет. Когда придет, доставь его сюда“. Фарраш отправился, привел штопальщика. Увидев один на один султана, штопальщик сильно испугался. Султан спросил его: „Эй, мастер, не бойся, подойди, это покрывало ты заштопал?“ Сказал: „Да“. Сказал: „Очень умело ты сделал“. Сказал: „Хорошо устроилось благодаря счастью владыки“. Спросил: „В этом городе нет другого мастера, кроме тебя?“ Ответил: „Нет“. Сказал: „Мы у тебя кое-что спросим, отвечай по правде“. Ответил: „Чего лучше того, чтобы говорить государю правду“. Спросил: „В течение этого года не штопал ли ты в доме кого-либо знатного кошель из зеленой дибы“. Ответил: „Штопал“. Спросил: „У кого?“ Ответил: „В доме городского судьи. Он дал мне два динара платы“. Спросил: „Если этот кошель увидишь, узнаешь?“ Ответил: „Узнаю“. Махмуд сунул руку под тюфяк, вытащил кошель, дал штопальщику и спросил: „Этот кошель?“ Ответил: „Да“. Спросил: „В каком месте ты заштопал?“ Тот показал пальцем и ответил: „Здесь штопал“. Махмуд поразился добротности штопки и спросил: „Если понадобится, можешь ли дать показание перед судьей?“ Ответил: „Почему не дать?“. Махмуд сейчас же велел кому-то позвать судью и послал за хозяином кошеля. Судья явился, поздоровался и по обычаю присел. Махмуд обратился к нему и сказал: „Ты — человек старый, ученый, я дал тебе судейство, вручил тебе имущество и кровь мусульман, оказал тебе доверие, а ведь в этом городе и стране имеется две тысячи людей более ученых, чем ты, и все они пропадают втуне. Допустимо ли, чтобы ты совершал вероломство, нарушал оказанное доверие, захватывал достояние мусульман, обездоливал |80| их. Судья сказал: „О, господин! Что это за слова. Кто говорит, что я так сделал?“ Сказал: „Это ты сделал, лицемерный пес“. Затем он показал ему кошель и сказал: „Вот то, что тебе было доверено, а ты распорол, вынул золото, положил медь вместо золота, кошель же отдал заштопать и передал хозяину денег закрытым и запечатанным. Таковы твое поведение и честность!“ Судья сказал: „Никакого кошеля я никогда не видал, ни о деле этом ничего не знаю“. Махмуд приказал: „Приведите этих обоих людей“. Один из слуг отправился, привел хозяина кошеля и штопальщика. Махмуд сказал: „Эй, лгун, вот хозяин золота, а вот — штопальщик. Он этот кошель заштопал вот здесь“. Судья смутился, так задрожал от страха, что не мог вымолвить ни слова. Махмуд сказал: „Возьмите этого пса и смотрите за ним, пусть он отдаст сейчас же деньги этому человеку, а не то порублю ему шею“. Полумертвого судью увели от султана, поместили в караульне, потребовали денег. Судья сказал: „Позовите моего управляющего“. Управляющий пришел. Судья дал ему указания; тот принес две тысячи полновесных золотых нишапурских динар. Их передали хозяину золота. На другой день Махмуд во время разбора жалоб всенародно огласил вероломство судьи. Потом приказал привести судью и повесить вверх ногами на зубце дворцовой стены. Вельможи заступились, человек, дескать, старый, ученый. Судья предложил выкупить себя за пятьдесят тысяч динар. Это имущество с него взяли и сместили с должности. [152]
152
См. Введение в изуч., Г, 62 (77—80).
Подобно этому много рассказов. Это количество приведено для того,
чтобы владыка мира знал, каким образом старались государи о правосудии и справедливости, какие меры они принимали, чтобы удалить злодеев с лица земли. Сильный разум для государя лучше сильного войска. Слава богу, у господина есть и то и другое. Эта глава относительно лазутчиков и доверенных: надо, чтобы люди, выполняющие это дело, были этакими и надо их посылать повсюду.Глава четырнадцатая.
О постоянном рассылании скороходов и птиц. [153] |81|
153
Название главы по ТИ, 63: „об установлении дела скороходов и бегунов (***)“, по рукописи ПБ, 212:“ о посланцах и скороходах“.
Следует устанавливать скороходов на нескольких известных путях; им следует определять ежемесячную плату и жалование. Когда все будет устроено, то в одни сутки дойдет известие о происшествии, что произойдет за пятьдесят фарсангов пути. По прежнему обычаю у них должны быть накибы, которые должны заботиться, чтобы не уклонялись от работы. [154]
Глава пятнадцатая.
О проявлении внимания к приказам в опьянении и в трезвом состоянии.
154
См. Введение в изуч., В. 64 (81). О почтовой службе на востоке имеется ряд фундаментальных работ (обзор этой литературы см. в Энциклопедии Ислами под словом barid). Абу Шуджа рассказывает о том значении, которое придавали почтовой службе в Х в.; если почта запаздывала, наступало сильнейшее расстройство, сейчас же принимались расследовать причины е задержки.
Приказы идут в диван и казнохранилище. Они касаются важных дел правления, икта и даров. По некоторым из этих указов требуется иногда немедленное решение. Это дело тонкое. В этом деле надо проявлять всю внимательность. Бывает так, что скажут, а в том случится противоречие или не будет должным образом расслышано. Следует, чтобы эти поручения совершались кем-нибудь одним, и это лицо говорило бы само, а не через заместителя. Необходимое условие таково: всякий раз как доставят указ, пусть он не идет к подписи, пока о нем в другой раз из дивана не доложат до высочайшего сведения, и тогда уже исполняют, если захочет всевышний.
Глава шестнадцатая.
О приближенном вакиле и успешности его дела.
В наше время должность вакиля [155] сильно упала. Всегда на этом деле был человек доверенный и известный. Тому лицу, до которого касаются дела кухни, винного погреба, конюшни, дворцов государя и его детей, а также лиц, принадлежавших ко двору, следует |82| ежемесячно, а то, пожалуй, и ежедневно бывать в высоком собрании государя, говорить с ним, являться во всякое время, сообщать о делах, осведомляться о мнении, о том, что случается, извещать и доводить до высокого сведения, что отдает и что получает. Ему должно оказывать полное уважение и почет, чтобы он мог выполнять свою обязанность и дела его преуспевали.
155
Как явствует из ряда мест нашего памятника (ИШ, 33, 45—46, 77 и т. д.), вакил — чиновник, который заведовал хозяйством дворца того или иного феодала. Опираясь на соответствующее свидетельство Гардизи, В. В. Бартольд установи л высокое значение этой должности при саманидах („Турк. в эпоху монг. наш.“, 238). В данном разделе наш памятник, говоря о падении значения должности вакиля, очевидно, имеет главным образом в виду сельджукский двор: слово *** в Сиасет-намэ, как и в других одновременных с ним памятниках, означает исключительно принадлежность государю и переводится нами через государев коронный, приближенный и т. д.
Глава семнадцатая.
О надимах, о приближенных и о порядке их дел.
Государю нельзя обойтись без того, чтобы иметь достойных надимов и с ними откровенно и непринужденно обходиться, так как частые сидения с вельможами, эмирами и сипах-саларами войска наносят ущерб величию и достоинству государя, они делаются слишком смелыми. И вообще кому приказали государственную службу, тому не следует приказывать должность надима, тому же, кому приказали быть надимом, не следует приказывать должность, ввиду близости к государю он может проявить своевольство, причинить несчастие людям. Амил должен быть всегда боящимся государя, а надим должен быть непринужденным в обращении с государем, чтобы государь от него получал удовольствие, и природа государя была открыта перед надимом. Их время — определенное; когда государь дал прием и все вельможи разошлись, наступает их очередь службы. От надима несколько польз: одна та, что он бывает близким другом государя, другая та, что, находясь с государем день и ночь, он бывает вместо телохранителя и в случае необходимости еще та польза, — удали ее господь! — если предстоит какая-нибудь опасность, он жертвует своим телом, заменяет своим телом щит против той опасности, четвертая та, что тысячу родов слов можно сказать с надимом, ибо они суть владельцы должностей и работники государя, [156] пятая та, что они сообщают ему о делах царей, как и лазутчики, шестая та, что они ведут всякого рода |83| разговоры без принуждения о добром и плохом, в пьяном и в трезвом виде, в чем много полезного и целесообразного. Надо, чтобы надим был от природы даровит, добродетелен, пригож, чист верой, хранитель тайн, благонравен, он должен быть рассказчиком, чтецом веселого и серьезного, помнить много преданий, всегда быть добрословом, сообщителем приятных новостей, игроком в нард и шахматы, если он может играть на каком-либо музыкальном инструменте и владеть оружием — еще лучше. Надим должен быть согласным с государем. На все, что произойдет или скажет государь, он должен отвечать: „Отлично, прекрасно“; он не должен поучать государя: „Сделай это, не делай того; почему поступил так?“; он не должен так говорить, а то государю станет тягостно и произойдет отвращение.
156
*** Текст неясен. Смысл фразы, казалось бы, должен иметь такое значение: четвертая (польза) то, что с надимом можно разговаривать на тысячу ладов более (свободно), чем с теми, кто является исполняющим должность амилей и чиновников государя.
Надимам приличествует устраивать все, что имеет отношение к вину, развлечениям, зрелищам, дружеским собраниям, охоте, игре в човган и тому подобному, так как они для того и нужны. Все же, что имеет касательство до царства, сражения, нападения, начальствования, запасов, даров, походов, остановок, войска, народа и тому подобного, предпочтительно устраивать с вазиром, вельможами и видавшими виды старцами, чтобы дела шли надлежащим образом.
Многие из государей делали своими надимами врачей и астрологов, чтобы знать, каково мнение каждого из них, что следует государю что надо делать, они берегли природу и здоровье государя. Астрологи же наблюдают за временем и часом; во всяком деле, которое будет предпринято, они дают уведомление и выбирают благоприятный час. Многие из государей отказываются от этих обоих, заявляя: „Врач запрещает нам прекрасные кушанья и любимые удовольствия, когда мы не больны, он дает нам беспричинно лекарства, стесняет нас. Астролог также ставит препятствия к совершению всякого дела, отвращает нас от важных дел, докучает. Целесообразнее призывать этих обоих во время надобности“. Надим тем ценнее, чем он более опытен житейски, чем более он побывал всюду, чем более услуживал вельможам. Когда люди хотят узнать о характере и нраве государя, они судят по его надиму. Если надимы государя с хорошим характером, приятные, даровитые, скромные и терпеливые, можно заключить то же самое и о государе, становится известным, что государь не славится ни плохим характером, ни злонравием, ни неучтивостью, ни скупостью. Еще следует, чтобы у каждого из |84| надимов были свои сан и чин; одним уместно сидеть, другим уместно стоять; таков обычай был с древности в собраниях царей и у халифов; этот обычай остался и до наших дней в старинном роде халифов. Всегда у халифа столько надимов, сколько было у его предков. У газнинского султана постоянно было двадцать надимов, десять сидели, а десять стояли; этот обычай и устройство они, газнинские султаны, переняли у саманидов. Следует, чтобы надимам государя был предоставлен достаток и полное уважение среди всей свиты; они должны быть благоразумными, искренними, любящими государя.
Глава восемнадцатая.
О совещаниях государя о делах с учеными и мудрецами [157]
Устройство совещаний доказывает рассудительность, полноту разума и предусмотрительность. У всякого ведь имеется какое-либо знание; всякий что-то знает, один больше, другой меньше, один знает, но никогда не применял и не испытывал на деле, а другой обладает теми же знаниями, а вместе с тем и применял их на деле и испытывал.
157
ТИ, 65 вместо мудрецов упоминает старцев.