Сибирь, союзники и Колчак т.1

Интересной фигурой в Административном Совете был JI. И. Шумиловский, учитель по профессии, социал-демократ по убеждениям, пробывший на фронте сначала солдатом, а потом военным чиновником почти всю войну и после революции занявший видное место выборного члена армейского комитета 9-й армии. При его литературных и ораторских способностях и сравнительной молодости (41 год) он мог играть крупную роль, но благодаря некоторым своим привычкам, особенно развивающимся в военной обстановке, он терял значительную часть своей работоспособности и энергии и, как он правильно говорил сам о себе, оживал лишь по вечерам, когда его голова работала всегда ярче.

Ближайшим сотрудником Патушинского и членом Административного Совета являлся по ведомству юстиции А. П. Морозов, бывший председатель Барнаульского окружного суда. Этот почтенный человек, в высшей степени честный и добросовестный, с большою неохотою, под давлением товарищей по службе, согласился принять на себя обязанности товарища министра и был на этом посту не политическим деятелем, а честным и трудолюбивым чиновником.

Pro domo sua

Говорить о самом себе неудобно, но одно заблуждение, прочно укоренившееся в Сибири, мне хотелось бы рассеять. Молва приписывала Гинсу большее значение, чем в действительности на его долю выпало. Эта молва сложилась в первый период истории Омска, когда правило Сибирское Правительство. Действительно, в качестве управляющего делами Правительства, т. е. пяти «венценосцев», как мы шутя называли Вологодского, Крутовского и прочих избранников Думы, при отсутствии у самой этой пятерки строго продуманной политической программы, управляющий делами должен был стать spiritis movens

Сибирского Правительства. Быть может, если бы я имел привычку предварительно подготавливать тех или других членов Правительства к намеченному мной решению, иначе решился бы вопрос о Сибирской Областной Думе и были бы избегнуты те позднейшие конфликты и интриги, которые расшатали авторитет Сибирского Правительства. Но в это время у меня не хватало еще политического опыта. Кроме того, мне органически неприятна была роль заговорщика, и я стремился всеми силами создать коллегиальный орган, который мог бы заменить меня в роли подготовителя и критика политических мероприятий. Создание Административного Совета — вот реальный результат моей деятельности и, можно сказать, настойчивости, с которой я добился организации этого учреждения. Добившись этого, я считал себя свободным и стремился уйти для занятий наукой.

Если считать Административный Совет учреждением вредным, то, конечно, и моя деятельность должна быть оценена отрицательно. Но отрицательная оценка деятельности Административного Совета исходила только из партийных кругов. Кто же объективно изучит историю работ Совета и его политики, тот не осудит его.

Наряду с политикой мне приходилось вести большую техническую работу. На меня падала почти целиком обязанность редактирования законодательных актов, правительственных заявлений, речей, деклараций и т. д., и я приложил все усилия, чтобы создать государственную внешность Сибирскому Правительству. В этом было главное содержание моей работы.

Увольнение Гришина-Алмазова

Кто из состава Административного Совета мог быть наиболее одиозен партийным левым кругам? Сапожников, Гудков, Степаненко, Шумиловский, Зефиров и другие — все это лица, политически не представлявшиеся опасными, смещение которых притом, если бы оно понадобилось, было бы нетрудным. Один только Гришин-Алмазов представлялся силой, с которой следовало бороться, потому что за ним стояла — так, по крайней мере, казалось — армия.

Вологодского и Шатилова настроили надлежащим образом в Томске. Патушинский ненавидел Гришина главным образом из личной антипатии и зависти. Его раздражала даже внешность Гришина. «Это не офицер, а актер или журналист, или кто хотите», — говорил он.

Большинство против Гришина в пятерке было обеспечено. Оставалось только найти повод.

В конце августа Вологодский уехал на короткое время в отпуск, я тоже. На политическом горизонте все казалось безмятежно спокойным. Я жил в деревне, в 60 верстах от Омска.

В это время производился призыв. Нехотя деревня подчинялась, мобилизация происходила успешно, но при обычной картине набора — с неизбежным пьянством и буйством.

Хотя деревня и славилась как дачное место, но ничего привлекательного в ней в ту пору уже не было. Природа увядала: сказывался конец августа, когда солнечное тепло неожиданно уступало место холодному ветру, а бирюзовое небо заволакивалось в серый плащ легких, но неприветливых облаков. Единственное, что подкупало утомленного горожанина, — это безмятежный покой. Даже пароходы проходили здесь, не останавливаясь, бесшумно и редко, и никаких новостей не доносилось и, верно, долго не донеслось бы, несмотря на близость столицы, хотя бы там происходил коренной переворот.

— Зачем эта война? — недоумевали крестьяне.

— Зачем втягивать церковь в политику? — возмущался священник, выгружая сено. — Разве красные не люди, и мы не должны за них молиться?

Такова была сибирская деревня, замкнутая в себе самой, оторванная от мира, равнодушная.

Через несколько дней уже хотелось вырваться из этого дикого спокойствия и равнодушия, нарушаемого лишь ночным буйством и пьяными криками. И вдруг непривычный шум мотора — и через несколько минут я читаю записку Вологодского.

«Вызванный Советом экстренно, я уже в Омске. Очень прошу Вас приехать тотчас по получении этой записки в Омск. Мне надо серьезно с Вами переговорить перед поездкой на Дальний Восток. Может быть, Вы поехали бы со мной».

Это было 4 сентября. В тот же день я был в Омске.

Меня ожидали большие новости: Гришин-Алмазов ввиду его выступления против союзников отстранен от должности по настоянию товарища министра иностранных дел Головачева.

Как факт увольнения, так и мотивы его показались мне не только неожиданными, но и совершенно невероятными.

После недели отсутствия в Омске я не мог ничего понять.

Головачев никогда не пользовался расположением Гришина, и его выступление против генерала было понятно. Но мотивы! Не кто иной, как Головачев, всегда призывал Сибирское Правительство не высказываться определенно против Германии, потому что «судьбы Господни неисповедимы». Дружба Головачева с генералом Беловым (в действительности не Беловым, а Виттекопфом) давала повод подозревать молодого дипломата в германофильстве.

Именно Гришин настаивал, чтобы Совет министров декларировал свое твердое намерение восстановить русско-германский фронт, и не кто иной, как Головачев, противодействовал подобному заявлению.

В начале августа Совет министров опубликовал следующую декларацию:

«Освобождение земли Сибирской близится к концу. Настает пора для Сибири приступить к разрешению новых, еще более трудных и ответственных задач, начертанных на ее знамени: ей предстоит содействовать восстановлению других частей Российского государства, раздробленного Брестским миром, которого не признают народы России.

Для осуществления этих задач Временное Сибирское Правительство считает своим первейшим долгом создать сильную и мощную духом армию и объявляет призыв в ряды войск двух молодых годов.

Вместе с тем Временное Сибирское Правительство выражает уверенность в том, что быстрое возрождение государственности в Сибири и ее молодой, но славной армии явится залогом того, что придет день, когда истерзанная и плененная врагами Россия станет вновь свободной и великой».

Гришин-Алмазов в это время находился в Челябинске. Он был взбешен эзоповским языком декларации, в которой не говорилось, как относится само Правительство к Брестскому миру и намерено ли оно послать сибирскую армию на русско-германский фронт.