Сибирь, союзники и Колчак т.2

Я не знаю американца, автора письма, но многочисленные и беспристрастные лица сообщали, что Русское Информационное Бюро ведет пропаганду против большевизма, но не в пользу Колчака.

Незачем, однако, было бы так далеко ехать, чтобы убедиться в неудобствах непризнания правительства. Из Токио сообщали, что там имеется представитель Семенова. Там же появилось так много различных агентов и заговорщиков, что нельзя было разобраться, кто от кого зависит и кто кого представляет.

Признание было нужно, непризнание губило омскую власть.

Друзья

Те, кто относился к России с искренней дружбой, хорошо понимали несправедливость и недальновидность союзников в отношении к России.

На традиционном обеде в англо-русском клубе 17 июля 1919 г. военный министр Черчилль сказал: если бы пять великих держав пришли сразу к соглашению по поводу России, положение ее давно было бы разрешено. Россия — решающий фактор в истории настоящего времени. Спасение России — долг Лиги Наций. Спасти Россию должна Лига Наций; если она этого не сделает, Россия, со своей стороны, уничтожит Лигу Наций. Я говорю тем, кто не сознает этого: вы можете бросить Россию, но Россия не бросит вас».

Чувствовали ли это союзные державы в октябре, когда над Омском нависла грозная туча?

Чувствовали, обещали и ничего не делали.

15 октября, например, опубликовано следующее соглашение:

«Американский генеральный консул в Омске Гаррис только что получил следующую телеграмму из Вашингтона от Министерства иностранных дел: «Твердое намерение Соединенных Штатов Америки поддержать адмирала Колчака и его сотрудников остается неизменным и таким, как оно было выражено в обменных нотах между адмиралом Колчаком и представителями союзных дружественных правительств в мае и июне 1919 года. Правительство Соединенных Штатов питает уверенность в содействии всех элементов России, преданных делу создания России на демократических основах».

Зачем это говорилось? Почему хоть в этот момент не последовало признания? Может быть, уже было поздно. Но тогда зачем было говорить о готовности поддерживать?

С. Н. Третьяков

Со стороны никто ничего определенно не обещал, рассчитывать на помощь извне можно было только для самоутешения. Чехи продолжали переговоры, но генерал Жанен определенно заявлял, что на них рассчитывать нельзя. Японцы не сказали окончательно: нет. Оставались лишь слабые надежды. Нужно было думать прежде всего о внутренних силах. И вот тут-то подымался опять старый больной вопрос о председателе Совета министров.

На омском горизонте появился новый человек всероссийского масштаба, европейского лоска, не скомпрометированный еще никакими провинциальными сплетнями, не сделавший еще никаких ошибок, которые были неизбежны у других, работавших полтора года. Это был С. Н. Третьяков.

Он прибыл в Омск в начале октября. Здесь его знали как крупного промышленника, московского деятеля и члена кабинета Керенского. Он — председатель правления товарищества Большой Костромской Мануфактуры Третьяков—Кашин (льняные изделия), состоит акционером и членом правления льнопромышленных предприятий.

Общественной деятельностью Третьяков стал заниматься с 1918— 1919 гг. Его все время выдвигал известный промышленник П. П. Рябушинский.

Сначала старшина, а потом и товарищ председателя московского биржевого комитета, он фактически, за болезнью Рябушинского, управлял и председательствовал в биржевом комитете. Третьяков как гласный

Московской думы был одним из видных членов центрального комитета «Земгора» и председателем льняного комитета, образовавшегося во время войны.

По спискам кадетской партии Третьяков баллотировался на различные муниципальные должности. Во время первой революции имя Третьякова упоминалось неоднократно как кандидата в министры. Даже до революции, по уходе Тимашева, торгово-промышленная партия выдвигала кандидатуру С. Н. Третьякова на пост министра.

Однако влиятельное московское купечество считало его молодым, недостаточно подготовленным для серьезной государственной деятельности, и выдвигало Коновалова и Четверикова. После распада коалиционного министерства Керенского, когда ушли Шингарев, Мануйлов и другие кадеты, Керенский обратился к москвичам: С. Н. Третьякову, Смирнову, Малянтовичу и доктору Кишкину персонально с просьбой занять места в его кабинете.

Кадетская партия и московское купечество своевременно опубликовали, что это приглашение Керенского является персональным. Третьяков в сентябре 1917 г. принял пост председателя Высшего Экономического Совещания на правах члена кабинета. Ему недолго пришлось работать в кабинете Керенского. В ночь на 26 октября он был арестован в Зимнем дворце с другими министрами и отправлен в Петропавловскую крепость.

Переживания октябрьских дней 1917 г. произвели на Третьякова неизгладимое впечатление. Бегство Керенского, оставившего на произвол судьбы своих товарищей, дикая толпа, ворвавшаяся в Зимний дворец и потащившая министров в Петропавловскую крепость — всего этого он забыть не мог. Только случай спас его от смерти. Толпа хотела бросить министров в Неву. Их спасло появление воинской части, не знавшей, в чем дело, и приготовившейся стрелять в бунтующую толпу. Последняя разбежалась, а министров посадили в крепость.

Третьяков прибыл в Омск в период его агонии. Второй раз он переживал те же ощущения участника бессильной, увядающей власти. Его положение было тем неприятнее, что с его приездом связывались надежды на реорганизацию Правительства. Я и сам надеялся, что Третьяков окажется подходящим премьером, но первые мои впечатления были не в его пользу.

Вскоре после возвращения нашего из Тобольска адмирал как-то в неурочный час вызвал меня к себе.

У него сидел Третьяков. Видно было, что происходит беседа особой важности. Адмирал был взволнован. Он обратился ко мне со словами: «Вот министр торговли говорит, что Правительство слишком неактивно для того, чтобы спасти Сибирь, и что он не может больше оставаться членом Правительства. Что вы скажете?»

Я не был подготовлен к подобному вопросу. Что задумал Третьяков, какие были у него планы, хотел ли он действительно уйти или он хотел

стать премьером, рассчитывая на свои силы — я не знал. Годился ли он на должность председателя Совета министров, я после двух-трех встреч в Совете министров сказать не решался.

Адмирал же, видимо, ждал от меня успокаивающего слова или совета. То, что он вызвал меня к себе, очень характерно. Раньше, до поездки, он никогда этого не делал. Достаточно было побыть с ним вместе каких-то десять дней, и он уже искал совета, как у близкого человека. Так быстро сближался он с окружавшими его людьми.

Я не решался рекомендовать адмиралу Третьякова. Я стал защищать Правительство, указывая, что обвинения Третьякова неосновательны, что Правительство делает сейчас все, что может, и что Третьякову, если он замечает наши промахи, было бы правильнее поделиться сначала своими предположениями с товарищами по кабинету.

Адмирал согласился с этим. Он перешел на обычную для него тему о том, что всегда, когда дела на фронте ухудшаются, увеличивается число желающих уйти в отставку.

Третьяков вспыхнул. «В таком случае, я остаюсь», — сказал он.