Сибирские рассказы

Был также устроен самосуд и над бывшими колчаковскими милиционерами, не успевшими уйти с армией. Да и куда было бежать от семьи с детьми и двора?.. Некоторые из них считали, что они не причиняли зла населению, а только следили за порядком и общественной безопасностью. Эта самонадеянность обернулась для них потерей жизни. Партизаны порубили их шашками в том же лесу.

Вскоре в Ужур из Ачинска прибыли представители восстановленной Советской власти с отрядом красноармейцев, и открытый террор прекратился. Но люди продолжали исчезать, в том числе и при загадочных обстоятельствах…

Позже мы узнали, что отрядом партизан, устроившим бесчинства, командовал Павел Львович Лыткин, отставной фельдфебель царской армии. Родом из середняков, бывший торговец мясом и зерном в Минусинске. Осенью того же года он оставил кровавый след в Хакасии, расстреливая мирное население по малейшему подозрению в сочувствии белым. Раненых сбрасывал в колодцы, а также приказывал запирать их в сараях и сжигать живьём. Садист и патологический убийца. Да будет проклято его имя!..

Впоследствии, уже перед самой войной, я узнала, что он был расстрелян в 37-м году как «враг народа». Справедливость хоть и с запозданием, но восторжествовала.

В 1964 году я в Ленинграде встретилась со старшей сестрой Софьей, приехавшей из Англии в туристическую поездку.

Она с 1920 по 1934-й жила в Харбине. Работала на центральном телеграфе Управления КВЖД, а с 1929 года была актрисой русского драматического театра. Благодаря красивой внешности, таланту и обаянию имела много поклонников в эмигрантской среде. Пользовалась благосклонностью атамана Забайкальского казачьего войска Григория Семёнова, который после спектаклей дарил ей цветы. Вышла замуж за офицера Британской специальной миссии в Китае и уехала с ним сначала в Гонгконг и Сингапур, а затем в Англию, где муж стал министром. Он погиб в авиакатастрофе в 1946 году, и Соня осталась вдовой.

Но я хочу сказать о самом важном воспоминании сестры об Ужуре и Харбине.

Соня рассказала, как после одного спектакля к ней в гримёрку вошел статный красивый мужчина лет тридцати с букетов цветов. Производил он впечатление человека образованного и весьма культурного. Поблагодарив за спектакль и вручив цветы, сказал примерно следующее: «Софья Васильевна, я вас хорошо помню. А вы меня помните?.. В Ужуре мы жили по соседству. Я Паша Петронин. Расскажите мне, пожалуйста, о судьбе моих родителей, братьев и сестёр».

Соня безмерно обрадовалась такой встрече и поведала земляку о смерти отца и братьев, а он, в свою очередь, рассказал, как добрался до отступающих белых, вместе с ними совершил поход до Забайкалья и с отрядом Каппеля ушёл в Манчжурию. Так Павел оказался в Харбине. Окончил русскую среднюю школу и экономические курсы, имеет семью и приличную работу. Собирается уехать в Австралию.

Так один мужчина из большой крестьянской семьи по Божьему промыслу остался жив, чтобы продолжить род Петрониных…

От автора. К судьбе Павла Петронина (да и моей тёти Сони) подходят строки из стихов поэтессы белой эмиграции, сибирячки Марианны Колосовой:

На чужбину шквалом отброшены,Оглушённые гулким громом,Раскатились мы, как горошины,В поле чуждом и незнакомом.

Колокол

Шёл 1929 год. Местные комсомольцы во главе с Варей-пролетаркой (так прозвали эту девушку), исполняя богохульные призывы властей и прикрываемые чекистами, приступили к разграблению храма Петра и Павла.

Выносилось, грузилось на подводы и увозилось куда-то ценное имущество, чудом оставшееся после первых изъятий в 1922 году. Что невозможно было вывезти, сжигалось в полыхавшем костре. Ненасытное пламя пожирало церковное облачение, книги и деревянные иконы.

Стоявшая вокруг толпа тупо молчала с угрюмым видом и лишь тогда, когда с колокольни был сброшен колокол, люди отшатнулись, исторгнув вопль отчаяния и ужаса. По земле прошла мелкая дрожь, и колокол издал звук, похожий на стон. Варя прибаутками подбадривала изумлённых замешкавшихся соратников и, слегка пнув по колоколу, воскликнула:

– Товарищ Ленин сказал, что религия – это опиум для народа. Долой религию!.. Долой монахов и попов!.. Да здравствуют мировая революция и всеобщее счастье! Смерть врагам революции!

К ночи храм опустел, костёр прогорел, толпа разбрелась.

И только юродивая нищенка рылась в золе, выгребая оплавленные кусочки металла и стекла и прижимая их к груди. Время от времени она посылала кому-то проклятья, устремив в бездонное небо костлявую руку. Храм для неё был единственным пристанищем и возможностью кормиться. Теперь же всего этого она лишилась по воле одурманенных властью безбожников.

Колокол лежал на земле несколько недель, и по ночам около него собирались те, кто ещё не утратил Совесть и Веру, и припадали лбами и ладонями к холодному металлу. Многим казалось, что от колокола исходит таинственное сияние и слышатся странные звуки, словно кто-то невидимый шепчет молитвы, замаливая грехи сошедшего с ума общества.

Среди них была и мать рассказчицы, истинная христианка-католичка. Исправно по вечерам (а иногда и ранним утром) она, стоя на коленях перед колоколом, произносила молитвы на латыни и по-польски, вымаливая прощение и милость для своей семьи с пятнадцатью детьми.

А на Варю-пролетарку вскоре навалилась неизвестная болезнь, и в дополнение разбил паралич. Почерневшая и дурно пахнущая, со взором одержимой, корчась в муках, она лежала на кровати и умоляла судьбу послать ей смерть. Но Смерть не спешила накрыть её своим покрывалом, вынуждая в полной мере испытать адские муки.

Через месяц колокол стали грузить на машину, чтобы увезти на станцию и отправить на переплавку, поскольку начинающаяся индустриализация, помимо всего прочего, нуждалась в цветном металле.

По покатым брёвнам десяток подвыпивших мужиков с помощью верёвок и под крики: «А ну давай, поднавались! И-эх, пошёл, родимый! Пошё-о-ол!» – оторвали его от земли. Колокол, медленно поворачиваясь, постепенно подвигался к платформе, но неожиданно сорвался и под матерные крики грузчиков упал на землю со звуком, напоминающим стон раненого зверя.

Одновременно с крыши храма слетела стая ворон и с карканьем закружилась над колоколом, привлекая всё новых и новых птиц не только с посёлка, но и с окрестностей. Вскоре эта стая превратилась в тучу, которая то спиралью взвинчивалась в небо, то, как гигантское колесо, кружило над храмом. Крики вороньей стаи перекрывали лай собак, ржание лошадей, голоса людей и даже паровозные гудки на станции.