Сибирский папа

Гена ассоциирует себя с милым лисенком, хотя нисколечко на лиса не похож. На лиса как раз похож Вольдемар Вольдемарович. Но у Гены волосы темно-медного цвета, наверное, поэтому он кажется себе рыжим зверьком, так любит эти картинки и иногда заменяет ими все слова. Ты ему слово, он тебе – лисенка! Ты ему два – он тебе другого! А зачем что-то говорить, когда есть лисенок, прижимающий лапки к сердцу, хитро улыбающийся, да еще и в короне? Это же и есть он, Гена Куролесов из Тарусы, новоиспеченный бакалавр факультета регионоведения.

Я отвернулась, чтобы Гена понял, что я больше не хочу «читать» его лисят, и стала смотреть в окно, за которым были огромные белые облака и густо-синее небо. «На свете счастья нет, но есть покой и воля», – любила повторять моя бабушка, которая ни разу в жизни не летала на самолете, так сложилась жизнь. Не знаю, почему она так любила это довольно спорное и категоричное утверждение Пушкина. Само стихотворение прекрасно, особенно строки «Летят за днями дни, и каждый час уносит / Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем / Предполагаем жить, и глядь – как раз умрем». Пушкин написал его, когда ему оставалось жить около двух лет. И мы разгадываем смысл этих строк вот уже почти двести.

Глядя в окно на пронзительно-синее бесконечное небо, я вдруг поняла, какое космическое это стихотворение, как и многие его стихи. Когда он силой своего таланта словно приподнимался над землей – вот как мы сейчас в самолете – и видел оттуда, с высоты, все по-другому. То, что было, то, что будет… И чувствовал душой, и знал умом – что мы будем говорить его словами и думать теми же образами. Он придумал мир, которого нет, и мы живем в нем так же, как в настоящем.

Кот ученый, который ходит по цепи вокруг дуба, старуха, которая хотела быть владычицей морскою, а осталась со своим разбитым корытом, смышленый и остроумный Балда, злая мачеха, требовавшая ответа у зеркальца, Онегин, дающий «уроки в тишине» влюбленным в него девицам, Татьяна, трепетно влюбленная, и Татьяна, уже недоступная, в малиновом берете… Они ведь все существуют? Разве они менее реальны, чем далекие звезды, свет от которых доходит до нас, а самих звезд уже давно нет? А мы смотрим, смотрим в ночное небо, ищем там ответа. У звезд, которых больше нет.

Думая о далеком и высоком, я заснула, а проснулась, когда бортпроводница попросила всех застегнуть ремни. Ночь мы перелетели, ее как будто и не было. За окном уже рассвело. Небо было окрашено густо-розовым, все фотографировали себя на фоне иллюминаторов.

На посадке мне стало плохо, как часто со мной бывает, даже если я не ем в самолете, желудок стал подозрительно сжиматься и подниматься к горлу… Но тут Гена-баритона вовремя подсунул мне лисенка, я фыркнула от неожиданности – не самое лучшее, когда тебе тошно и муторно, обнаружить у себя под носом чей-то телефон с улыбающимся во весь рот рыжим зверьком! А еще если телефон держит рука, на которой написано шариковой ручкой «Маша»…

– Ген, ты дурак? – нашла я силы спросить Гену. – Зачем ты на руке написал мое имя?

Самолет в это время резко пошел на снижение, и я не успела услышать, что ответил Гена. В ушах у меня вовремя зазвенело, их словно заткнули ватой, а тут и самолет подпрыгнул на твердой поверхности посадочной полосы, еще пару раз, кто-то в салоне взвизгнул, мне показалось, что это был Гена, стал разгоняться и… постепенно останавливаться. Некоторые захлопали, я тоже похлопала – своему счастью, что наконец снижение и посадка позади.

В автобусе, который вез нас от аэропорта, Гена умудрился сесть рядом со мной – в полном смысле слова, места рядом не было, и он сел на мое сиденье.

– Лучше бы ты помог мне сдернуть тяжелую сумку с ленты! – в сердцах сказала я, спихивая Гену со своего места.

Он крепко держался за переднее кресло и счастливо улыбался. Когда Гена улыбается, всем чертям плохо становится, так тоже бы сказала бабушка. Раньше я не понимала этого выражения, а теперь отлично понимаю. Потому что его огромная челюсть словно разваливается пополам, открывая длинные зубы, которых как-то подозрительно много, точно не тридцать два, не может этот частокол составлять всего тридцать два зуба.

Кащей раз оглянулся на возню, которую устроил Гена, два… Потом подошел и спросил:

– Какие-то проблемы? Ты что здесь делаешь? Ты кто вообще?

Я отвернулась, делая вид, что меня это всё не касается. На самом деле какая мне разница, у меня сейчас другая цель. Экология экологией, но я сюда полетела, потому что должна встретиться с тем человеком. И ничто не должно мне помешать.

* * *

В дверь моего номера энергично постучали и, не дожидаясь ответа, ее так же энергично открыли.

– Ты что не закрываешься? – спросил Кащей, прошел и смело сел ко мне на кровать, пытаясь притянуть меня к себе. – Ты успела немного поспать, малышка? Не люблю ночные рейсы.

– Я ухожу, – ответила я, тут же поняв, что совершила большую ошибку.

– Куда это? У нас собрание.

– Мне надо… – Я поколебалась, говорить ли Кащею правду.

Вообще мой принцип – если правда не обижает того человека, которому я ее говорю, – не лгать. Кащея никак бы не обидела моя правда, но… Он бы стал привязываться с вопросами и, главное, он крепко сейчас держал меня за талию. Не могу сказать, что мне это неприятно, но почему-то мне обидно, что он постоянно говорит о том, что я его соблазняю, пытается обнять, схватить то за руку, то за ногу, но никуда меня не приглашает (я бы с удовольствием сходила вместе с ним на концерт, на спектакль, на выставку или просто в парк) и вообще относится, как к говорящей кукле. Конечно, я могла бы пригласить куда-то его сама, многие девушки так и поступают, но что-то мешает мне – некоторая патриархальность или еще что-то. Может быть, неуверенность, что мне это нужно.

Я встала с кровати, куда Кащей тянул меня, сидя на золотистом покрывале, и отошла подальше, на всякий случай к двери, встала рядом с табличкой, на которой был нарисован подробный маршрут эвакуации. Куда бежать, если запахнет дымом или если твой старший товарищ попробует так настойчиво атаковать тебя.

– Мне нужно идти, у меня встреча, – как можно нейтральнее проговорила я.

– С кем у тебя может быть здесь встреча? Так далеко от дома… – Он одним скачком встал и оказался рядом со мной, как быстрый, слишком худой кот, домашний, но проводящий большую часть жизни на улице, в погоне за кошками и прочими приключениями.

– С… родственниками.

– Неправда. – Кащей погладил меня по голове и не стал снимать руки с шеи.

Ощущая его руку у себя на шее, я как-то растерялась. Пропустила момент, когда нужно было выскользнуть из его рук. Кащей встал близко-близко ко мне, так близко, что мне уже невозможно было вырваться. И тут заиграл телефон. Звонил папа, очень кстати, как всегда. Он часто как будто чувствует моменты, когда мне плохо или когда я собираюсь сделать глупость, вот как сейчас, и звонит. Именно папа, а не мама. Мама может быть рядом с ним, но подговаривает позвонить его.

Кащей прошептал:

– Не-е-ет…

И попытался удержать меня. Конечно, он сильнее, но я ловчее. И я юркнула, быстро взяла телефон и сказала: «Привет, пап», получилось это чуть хрипловато, поэтому папа сразу забеспокоился:

– Маня, а что с голосом? Ты здорова?

– Да, просто долго молчала. У меня всё хорошо.

– Как долетела? Почему не пишешь? Как тебе разница во времени? Спать не хочешь?

– Хочу есть, – засмеялась я, – впрочем, как обычно.

– Вас не кормят? Сама поешь, у тебя же есть деньги, не экономь.