Сильна как смерть (Пер. Николай Лернера)

Недели шли за неделями, ничего не изменяя в этой жизни; осенью парламентская сессия открылась ранее обычного ввиду тревожного политического положения.

В день открытия граф де Гильруа должен был проводить Аннету и завтракавших у него герцогиню де Мортмэн и маркиза на заседание парламента. Графиня, замыкаясь в своем все возрастающем горе, объявила, что останется дома.

Встав из-за стола, пили кофе в большой гостиной; все были в веселом настроении. Граф, радуясь возобновлению парламентских работ — единственного его удовольствия, — говорил почти умно о создавшейся обстановке и о трудностях, переживаемых республикой; маркиз, окончательно влюбленный, живо вторил ему, не сводя глаз с Аннеты, а герцогиня была почти одинаково довольна и чувством племянника и тяжелым положением правительства. В гостиной было тепло от калориферов, впервые затопленных после лета, от драпировок и ковров и чувствовался аромат увядающих цветов. В этой уютной комнате, где кофе тоже распространял свое благоухание, было что-то интимное, семейное, все дышало довольством. Вдруг отворилась дверь, и вошел Оливье Бертен.

Он остановился на пороге; он был до того изумлен, что не сразу решился войти, изумлен, как обманутый муж, который убедился в измене жены. Его охватила такая непонятная злоба и такое волнение, что он понял, как источено любовью его сердце. Все, что от него скрывали, и все, что он сам скрывал от себя, стало ему ясно, когда он увидел маркиза, расположившегося в этом доме на правах жениха!

В каком-то порыве отчаяния он сразу постиг все, чего не хотел знать, и все, о чем не осмеливались ему сказать. Он не спросил себя, почему от него скрыли все приготовления к браку. Он угадал это, и глаза его, принявшие суровое выражение, встретились с глазами графини; она покраснела. Они поняли друг друга.

Когда он сел, все с минуту молчали, так как его неожиданный приход парализовал общее приподнятое настроение; затем герцогиня заговорила с ним, и он отвечал ей отрывисто, внезапно изменившимся, странно звучащим голосом.

Глядя на этих людей, возобновивших разговор, он думал: «Они меня надули; они мне за это заплатят». Особенно зол был он на графиню и Аннету, невинное притворство которых стало вдруг ему понятно.

Граф, взглянув на часы, воскликнул:

— Ого! Пора ехать.

И обратился к художнику;

— Мы едем на открытие парламентской сессии. Только жена остается дома. Не хотите ли сопровождать нас? Вы мне доставите большое удовольствие.

Оливье сухо ответил:

— Нет, благодарю. Ваша палата меня не соблазняет.

Тогда Аннета подошла к нему и с игривым видом сказала:

— О, едемте, дорогой мэтр! Я уверена, что с вами нам будет гораздо веселее, чем с депутатами.

— Нет. Вам и без меня будет весело.

Догадываясь, что он недоволен и огорчен, она настаивала, желая выразить ему свою симпатию:

— Едемте, господин художник! Право, я не могу обойтись без вас.

У него вырвалось несколько слов, и так внезапно, что он не успел ни удержать их, ни смягчить их резкость:

— Ну! Вы обойдетесь без меня так же, как и все другие.

Немного удивленная его тоном, она воскликнула:

— Ну вот! Он опять перестал говорить мне «ты».

На губах его мелькнула та кривая улыбка, которая выдает всю душевную муку, и он сказал, слегка поклонившись:

— Ведь рано или поздно придется мне приучиться к этому.

— Почему же?

— Потому что вы выйдете замуж, и ваш супруг, кто бы он ни был, будет вправе признать такое обращение на «ты» с моей стороны неуместным.

Графиня поспешила сказать:

— Пока не будем об этом говорить! Но я надеюсь, что Аннета не выйдет за человека настолько мелочного, чтобы он стал обижаться на такую фамильярность старого друга.

Граф звал:

— Едем, едем, собирайтесь! Иначе опоздаем!

Те, кто должен был ехать с ним, встали и вышли после обычных рукопожатий и поцелуев, которыми герцогиня, графиня и Аннета обменивались при каждой встрече и каждом расставании.

Дверь затворилась, графиня и художник остались одни.

— Сядьте, друг мой, — сказала она ласково.

Но он ответил почти грубо:

— Нет, благодарю, я тоже ухожу.

Она прошептала с мольбой:

— О, почему?

— Потому что теперь, кажется, не мое время. Прошу извинить, что я пришел без предупреждения

— Что с вами, Оливье?

— Ничего. Я только жалею, что расстроил затеянную увеселительную прогулку.

Она схватила его за руку.

— Что вы хотите сказать? Им пора было ехать, они отправились на открытие парламента. А я остаюсь дома. Напротив, вам что-то как нельзя лучше подсказало прийти сегодня, когда я одна.

Он усмехнулся.

— Подсказало! Да, именно что-то подсказало!

Она взяла его за руки и, глядя ему прямо в глаза, тихонько шепнула:

— Признайтесь, что вы ее любите!

Не в силах больше сдерживать своего раздражения, он вырвал руки.

— Да вы помешались на этой мысли!

Она опять схватила его за руки и, вцепившись пальцами в рукава, стала молить его:

— Оливье! Признайтесь! Признайтесь! Я хочу знать наверняка, я уверена в этом, но я хочу знать! Я предпочитаю знать! О, вы не понимаете, чем стала моя жизнь!

Он пожал плечами.

— Что же, по-вашему, мне делать? Чем я виноват, что вы теряете голову?

Она не выпускала его и тащила в другую гостиную, подальше, где их не могли услышать. Вцепившись в полы его пиджака, она тянула его изо всех сил, тяжело дыша. Доведя его до круглого диванчика, она заставила его сесть и села рядом с ним.

— Оливье, друг мой, единственный друг мой, прошу вас, скажите мне, что вы ее любите! Я это знаю, чувствую в каждом вашем поступке, не могу в этом сомневаться, умираю от этого, но хочу узнать это из ваших уст!

Он не поддавался, и она упала на колени перед ним. Голос ее стал хриплым.

— О, друг мой, друг мой, единственный друг, правда ли, что вы ее любите?

Он закричал, пытаясь поднять ее:

— Да нет же, нет! Клянусь вам, что нет!

Она рукой зажала ему рот и пролепетала:

— О, не лгите! Я слишком тяжко страдаю.

И, уронив голову ему на колени, разрыдалась.

Теперь он видел только ее затылок, густую массу светлых волос, среди которых мелькало много седых, и безмерная жалость, безмерная скорбь вошла в его душу.

Захватив рукой эти тяжелые волосы, он с силой приподнял, притянул к себе ее лицо с обезумевшими глазами, из которых ручьем текли слезы. И стал осыпать поцелуями ее залитые слезами глаза, повторяя:

— Ани! Ани! Моя дорогая, моя дорогая Ани!

Пытаясь улыбнуться, она заговорила всхлипывающим голосом ребенка, который задыхается от горя:

— О, друг мой, скажите мне только, что вы еще немного любите меня!

Он снова принялся целовать ее.

— Да, я люблю вас, моя дорогая Ани!