Сильнее смерти любовь. Мать солдата

Меня беспокоит, что нашу армию за все эти годы унизили до крайности. Сейчас много говорят о журналистке Анне Политковской, в связи с ее гибелью. Я эту женщину знаю очень давно, и о мертвых – либо ничего, либо хорошо. Поэтому – ничего. Но сколько же злости, ненависти выливают недобросовестные журналисты на наших солдат. Не понимают они, и сердце у них не болит, что это чьи-то сыновья, братья, мужья. Да разве можно так? Все эти годы в обществе действовала будто откуда-то спущенная установка: армия – не есть часть нашего народа, не сыновья наши, а некие чужаки, которые пришли неизвестно откуда, «с Луны». Конечно, можно обсуждать армию и осуждать, и неприязнь какую-то высказывать, но лучше ее полюбить, и давно уже пора начать помогать армии. Мы все понимаем, что только на жертвенном служении (а солдатская служба – это жертвенное служение) держится любое государство.

Недавно в Храме Христа Спасителя Жене вручали очень редкий орден. Называется этот орден «Слава России». Награждали в этот день 30 человек. Первой эту награду получила Нонна Мордюкова. При всем уважении к этой артистке, – это всего лишь артистка. Последним этот орден получил солдат. И вот пока приоритеты в стране будут вот так перевернуты, мы не можем ждать ничего по-настоящему благого…

Когда началась вторая Чеченская война, я уже знала, как ребятам там тяжело. Тогда я подумала: «Кто, если не я, которая хлебнула полной чашей всего, что выпало на их долю, поможет им?» Первую помощь для них, которую я не называю гуманитарной, – потому что это просто добро и людское тепло, – я повезла в ноябре 1999 года, как раз тогда, когда у нас впервые праздновали День матери. Помню, какой был холодный ветер, когда мы вручали каждому солдату лично варежки, носки, одеяло. Потом я получила от этих ребят письмо, в котором они написали: «Мы всегда будем помнить, что ваши подарки помогли нам пережить эту зиму». Можно ли после этого останавливаться?

Я тридцать восемь раз ездила в Чечню с подарками, которые для ребят собрали прихожане московских и подмосковных храмов. Но ни разу за все 38 поездок, вручая пакет (а мы вручаем подарки только лично в руки солдату), я не спросила: какой ты, сынок, национальности, какого вероисповедания? Ребята стоят плечом к плечу: и буддисты, и мусульмане, и православные – все они служат России, Отечеству своему, и, по моему глубокому убеждению, их нельзя делить. Это – настоящее воинское братство. Может быть, оно есть и «на гражданке», я не знаю, здесь я меньше общаюсь.

Солдатская мать

Но знаете, как удивительно меняется отношение к вере, к Православию. В 90-е годы кроме Жени в нашем поселке я не видела, чтобы носили крестики. Может быть, и носили, зашивая в карманчики и воротники, стесняясь, боясь быть высмеянными. Но Женя своей веры не стыдился никогда. А я тогда, член партии с огромным стажем, пыталась переломить его устремления, потому что мне казалось тогда, что это – трагедия, мне казалось, что я вообще не состоялась как мать, что это мое полное поражение. Так казалось тогда.

А сейчас, совсем недавно, я перевозила в Чечню восемь тысяч крестиков. Восемь тысяч – вдумайтесь! Это говорит о том, что меняются времена. И когда входишь в палатку, в которой живут по 8-12 солдат (не все они русские, есть среди них люди разных национальностей), и всегда в углу – икона, по большей части – Божией Матери. Живут трудно. Кто побывал на войне, тот знает, что это такое – солдатская палатка. И ребята, не стесняясь, твердо и четко говорят, что они люди верующие.

Или вот еще примета времени: входя в кабинеты высокопоставленных людей, – и в ФСБ, и в МО, и внутренних войск, – я вижу в углу целый иконостас. Меняется ситуация.

Все проблемы армии остро мною переживаются, и я жду, и желаю всем сердцем, чтобы общество повернулось к людям в военной форме, чтобы относилось к ним без осуждения, а с братской любовью.

У нас ребят в госпиталях огромное количество после Чечни. А сейчас уже из Абхазии (где граница с Грузией) они начали поступать, из Дагестана тоже – в общем, с Кавказа идет непрерывный поток раненых. И вокруг меня собралось уже немало людей: мамы, бабушки, молодые люди и даже школьники.

Понимаете, у нас есть дома престарелых. Там тоже людям плохо. Но я не могу туда пойти – это не мое. А в госпитале с ребятами мне легко, потому что они – подранки, и я – подранок. Только их раны видны, а мои не видны. Я их понимаю, я их люблю и в каждом из них ищу частичку Жени. Ну что же, мы не выбираем, просто Бог определил мне такой путь. И вот он такой, какой есть.

Я не могу объяснить многого из того, что происходит в моей жизни. Я летаю в Чечню, езжу в госпитали, но хочу, чтобы вы поняли: меня давно нет, меня убили в том же подвале. Это жизнь моего сына продолжается: руки и ноги – мои, а душа – Жени. Мне часто хочется себя ущипнуть, чтобы убедиться в том, что я жива.

Я вот сейчас наблюдаю: Орби Бараев, семьдесят второго года рождения, который мне сто раз угрожал, Хаттаб, который говорил мне: «Ты не приходи сюда, не вернешься» – где они? Их уже нет. А я еще здесь, потому что не им решать, в какой момент меня забрать…

Мы носим нашим солдатам подарки: кто-то напечет пирожков, кто-то насолит сала. Накрываем на стол и просто общаемся, ведь общение – это настолько важно, нет ничего дороже общения. Эти ребята, опаленные войной, им ведь никто и спасибо-то не сказал.

Однажды я привезла подарки в Бамут для бригады спецназа ГРУ. Заместитель командира построил личный состав и сказал: «Ребята, запомните: никто никогда спасибо вам не скажет, вам не дадут наград, а когда вы вернетесь на гражданку, к вам будут относиться, как и ко всем, ничем не выделяя. Но вот эти подарки – народные подарки, их привезла мать солдата, представитель народа». Это правда, я выступаю не от фонда, партии или объединения, я просто – православный человек, мама Жени Родионова. И, наверное, это не я помощь собирала для ребят, а собирало его имя.

Конец ознакомительного фрагмента.