Сильва

Собаки бываю разные, бывают холеные и надменные, не спеша вываливающиеся из хозяйского бьюика, бывают игривые, живчики с неуемным хвостом-пропеллером, гоняющие тарелку с хозяином в парке, бывают важные, восседающие на диване с хозяином, покуривающим трубку и просматривающим утреннюю газету, бывают грустные, у постели больного хозяина и бывают ничьи. Потерянные, брошенные, бесконечно и тщетно встречающие электрички и провожающие машины на трассе. Они верят изо дня в день и из года в год, в то, что за ними придут, приедут, что их помнят и любят.

И в разы тоскливее смотреть на них и знать, что хозяин уже не придет, бывает, что он уже не придет никуда и никогда, а они все ждут. Потому что, что-то им дало уверенность в человеке и бесконечную веру ему и в его любовь.

Зима, утро, переполненная платформа Воронок. Вдоль всего края рельс тянется алый след. Я не подхожу к краю, не смотрю. Мне уже сказали не смотреть. Там была собака, привязанная к рельсам собака. Не случайно оставленная, выкинутая, а привязанная человеком, приговоренная им к такой казни. За что и для чего? У меня нет и я надеюсь, не будет ответов на эти вопросы. Кто-то скажет, что это не человек, это что-то в человеческом обличии способное на такую жестокость. Это человек, из всех живых существ на Земле, только человек способен на ничем не оправданную исключительную жестокость. Животные убивают для еды, для продолжения рода (в спаррингах между конкурирующими самцами), для выживания. И только человек делает это потому, что может и имеет желание сделать. Мы самое неприспособленное для жизни существо и самое жестокое из всех.

Охотничья собака, живущая в семье укусила ребенка, охотнику пришлось застрелить собаку, так как она совершила непоправимый в их семье поступок, который мог повториться с более тяжелыми последствиями. Я не оправдываю охотника, я просто знаю, что он любил свою собаку и дорожил ею, и ему нелегко далось это решение. Он не оставил собаку привязанной в лесу на растерзание волкам, не утопил и не привязал к рельсам, да он сам убил свою собаку, быстро, без долгих мучений для собаки, не для себя.

Та же зима, платформа Воронок. Утро. Опять привязанная собака. Я не помню почему она вся в крови, то ли плохо привязал и поезд зацепил, то ли сам мучил, а потом привязал. Наш однокурсник Макс, в ослепительно белой куртке, прыгает с платформы, освобождает, берет на руки, собака большая, и, прижимая ее к себе, спешит в вет. клинику. Прошло уже лет пятнадцать. Я не помню судьбы собаки, но поступок человека помню.

Сильву обожали все, кто был с ней знаком. Даже мой двоюродный племянник, у которого, по его словам, на попе было написано "укуси меня" и каждая собака, проходившая мимо умела это прочитать и с удовольствием выполняла, не боялся только Сильвы. Такая ласковая и добрая собака, только с домашними позволяла себе быть строгой и сердитой.

Уборка кровати в моем детстве была тем еще аттракционом. Мой диванчик был придвинут к стеночке в углу комнаты, а под диванчиком иногда предпочитала поспать Сильва. Фокстерьеры очень не любят вторжения на их пространство, даже если это всего лишь детская нога, стоящая на полу и немного заходящая под диван. Как только нога приближалась к месту дислокации Сильвы, мне то ведь было не видно где она там лежит, издавался предупредительный рык, если нога сиюминутно не убиралась подальше, она тотчас же легонько прихватывалась фоксячьими зубами. Аттракцион исполнялся всегда и с завидной частотой я не успевала вовремя ретироваться. Хорошо, что прихватить далеко не значит укусить, это лишь второе предупреждение. Стоит сказать, что до третьего Сильва ни разу не доходила.

Сильва никогда не воровала ничего кроме конфет. Где-то сохранилась запись как она будучи уже в почтенном возрасте лениво отрывает кусочки мяса от большого куска лосятины, сначала стоя, потом сидя у таза с добычей, потом лежа у него. И все это только после разрешения хозяина. Без разрешения она могла наблюдать таз с мясом часами, быть около него, оставаться с ним наедине, но взят хоть кусочек не смела.

Чей-то день рождения. В духовке готовится коронное блюдо, курица на бутылке. После запекания мама ставит курочку на стол, чтоб остыла. Все празднуют в большой комнате, курочка стынет на столе на кухне. Картину, увиденную мамой и нами несколько минут спустя на кухне можно рассказывать как небылицу. На табуретке у стола, как уж наша толстющая собанечка на нее залезла не знаю, а табуретка ведь еще и скользкая, восседает Сильва, причем легко и непринужденно, занимая своим задом всю поверхность табуретки. Глаза прикрыты, и только нос водит из стороны в сторону, вкушая аромат курица, стоящей на столе напротив, в пределах досягаемости, но за пределами дозволенного, причем дозволенного исключительно ей себе самой. Человек фоксу не способен ничего не дозволить, не запретить. Фоткстерьер относится к роду существ, которые сами решают когда и что они могут делать. А их положительный ответ на команду хозяина ничто иное, как их желание сделать то же самое что хозяин хочет и непременно в это время. И не надо обольщаться, если ваш фокс слушает вас, это не значит, что вы его воспитали, это значит, что он вас полюбил и не хочет расстраивать. Вы ведь не расстроитесь если он случайно поймал мышь и принес вам в кровать? Или нашел ежа и пытался задрать? Вы ему кричали что нельзя? А ему казалось вы кричите "давай, дери ежа, ты ж охотник!" Про дохлятину и упоминать не стоит, вы поди уже привыкли, что ж расстраиваться. Помыл фокса и дело с концом.

Ну да я отвлеклась. Итак Сильва и курица. Никаких попыток украсть курицу не было, было созерцание и вдыхание аромата. Кто-то скажет, что горячая была кура, вот и не стала ее собака есть. Поверьте, любой держатель живности скажет вам, что не бывает горячей, холодной, сладкой, соленой еды, для собаки, которая хочет полакомиться. Недавно у брата хаска съел кабачок на шесть кило. Вы любите сырые шестикиллограммовые кабачки? А выловить сырую рыбу из таза и стащить? На такое даже Лолли способна, но о ней позже.

Сильва же сама определила себе границы дозволенного и придерживалась их всегда. Она не кусала людей, она не воровала еду (кроме шоколада), она ненавидела кошек и бесконечно любила жизнь.

Сильва очень быстро для собаки ее комплекции ориентировалась и искала дичь, даже если не была на охоте. Однажды на Сиваше нашла утку, подстреленную другими охотниками и не соглашалась отдать ее законным бело-черным спаниелям, пока не подоспел папа и справедливость не была восстановлена, утка отдана хозяину, а Сильва в недоумении взята на поводок.

Она любила и что еще более удивительно умела ловить ворон и воронят. Вороны очень хитрые птицы. Они умело заманивают собак, водят их за нос и не даются в пасть. Сильва была еще неопытной молодой собакой, когда на прогулке увидела хромую ворону.

Лед на Клязьме местам был уже тонок, ворона же играючи прыгала по льду, волоча за собой крыло. Сильва ринулась на охоту, ворона отлетала недалеко и снова волочилась по льду, все дальше от берега, увлекая глупую собаку за собой. Сильва, охваченная волнением перед поимкой дичи, кралась к вороне. Лед треснул, Сильва провалилась в ледяную воду, пытаясь опереться лапами на края полыньи она ломала лед и продолжала барахтаться. Стоящий на льду у берега папа ничем не мог ей помочь, лечь и ползти означало провалиться самому, она была далеко от берега, ни такой длинной палки, ни чего-то более подходящего не было. Сильва боролась в ледяной воде. Ворона перестала хромать и спокойно наблюдала, довольная результатом. Лед ломался, Сильва ныряла, выныривала и продолжала пытаться вскарабкаться на лед. Ничего не получалось, папа видел, что она устала и сил осталось не надолго. Не знаю, что подсказало ему сделать то, что он сделал, но он снял с себя куртку и с криком "Сильва, я домой!" бросился бежать от реки. Видя, что хозяин убегает, она собрала последние силы и выкарабкалась из ледяной полыньи, побежала за хозяином, который оборачиваясь увидел это и повернул обратно к ней навстречу, завернул ее, трясущуюся в куртку и побежал с ней на руках домой. Дома налил ей в пасть водки, пятьдесят граммов и собаке не повредит.

С того раза Сильва не велась на игры ворон, она загоняла актеров под куст и душила, ворона верещала, над нами темнело небо, слыша верещание собрата, другие вороны заволакивали стаями все и мы тщетно пытаясь выдрать у Сильвы из пасти орущую полуживую птицу, неслись все вместе к дому. Иногда они пикировали на нас сверху, чаще всего когда Сильва душила птенцов-воронят. Мы не сильно ругали ее, у нее был повод их ненавидеть.

Дети способны видеть шире, замечать мелочи и радоваться им, как я хочу так же неподдельно радоваться сидя в луже и разбрызгивая холодную воду. Они умеют быть перманентно счастливы по мелочам, улыбаться без видимой причины, и накапливать счастье ежедневных маленьких свершений.

Вырастая, мы теряем эти способности, взамен приобретая способность накапливать боль, а иногда и злость, зависть. Мы не видим счастья в шуршащих осенних листьях под ногами, но боль чужих людей нам становится ближе, мы плачем с теми, кто встречает родных в аэропорту с самолета, который уже никогда не прилетит, мы молчим с теми, кто несет цветы и зажженные свечи к остаткам стен первой школы Беслана, мы знаем что, никто и ни от чего не застрахован и стараемся не зарекаться. И нам остается только завидовать этим чистым сердцам, полным счастья и радости и надеяться, что на их долю не выпадет непреодолимая боль.