Симбиоз

Слушая эти монотонные пересвисты, Брянов оглядывал полиэкран. Все на нем было без изменений: сверкающая в солнечных лучах жесткая гребенка леса, порхающие птицы-мотыльки, поле, поросшее жесткой травой, испещренное воронками, взбугренное. И в то же время ему показалось, будто что-то изменилось на этом поле. Брянов еще и еще раз обежал глазами экранные клеточки и вдруг заметил, что один из холмиков вроде бы вырос в размерах, и трава на нем шевелилась, словно под ветром.

Вдруг этот холм раскололся, и из него вертикально вверх полоснуло слишком хорошо знакомое космолетчикам оранжевое пламя плазменного излучения. И вслед за этим сразу же, без паузы, зачастил сигнал бедствия.

Робот, разговаривавший с аями, бросился к вспучившемуся холму. Аи шарахнулись в другую сторону, в лес, расселись на ветках рядками, как зрители в театре, заинтересованно следили за происходящим. Похоже, их вовсе не пугало пламя, и страшились они только одного - пересекать невидимую черту, обозначенную линией воронок и холмов.

Пламя опадало медленно. Но еще до того, как оно опало, из холма поднялось что-то бесформенное и пошло к центру поля. С него ошметками опадала черная дернина. Скоро в нем можно было узнать робота. Белая паутина космами свалявшегося войлока опутывала его, свисала с излучателей и антенн, волочилась следом. На вытянутых манипуляторах он нес большой белый кокон. Второй робот подбежал к нему, ловко перехватил кокон, и они один за другим еще быстрей покатились к тому месту, где в нескольких метрах от поверхности помигивал желтый импульс, обозначавший конец нити.

"Вибрик" осел немного, когда оба робота повисли на нити, качнулся и медленно пошел вверх, втягивая в себя тяжелую ношу.

– Хочешь увести аппарат?
– спросил Устьянцев, когда они поднялись уже на добрый километр.

– Потом вернемся, - ответил Брянов.

– Я бы не спешил. Выясним, что с Ниной...

– Спит Нина, спит в коконе.
– Он кивнул на ее персональный пульт, где теперь светились все приборы, обозначая дыхание, температуру, давление крови.

– Слишком беспокойно спит. Кошмары.
– Устьянцев, в свою очередь, кивнул на небольшой светившийся малиново прибор - психометр.
– И понаблюдать надо бы за полем. Другого такого случая может не представиться.

Брянов поморщился и перевел аппарат в режим равновесия.

Через четверть часа в карантинной камере они разрезали упругую паутину кокона. Нина проснулась, и сразу резко подскочили все параметры ее организма: участилось дыхание, даже повысилась температура тела.

– Какой ужас!
– вскрикнула Нина.
– Они их едят!

– Кто?
– спросил Брянов, удивляясь тому, что легкий скафандр Нины был совершенно цел и что облепленные паутинной слизью легкие антенны переговорных устройств работали исправно.

Роботы хлопотали над анализами паутинной ткани, слизи, воздуха в камере, а Брянов тщетно пытался оттереть прозрачный пластик шлема, чтобы увидеть наконец лицо Нины.

– Кто кого ест?
– переспросил он.

– Ззумы... аев, - с отвращением выдохнула Нина.

– Уххи?..

– Нет никаких уххов, совсем нет. Это выдумка.

– Чья?
– усмехнулся Брянов. Он не испытывал никакой тревоги, а необычные названия - аи, ззумы, уххи - его просто забавляли.

– Да этих же... людоедов.

– Людоедов?

– Как их еще назвать?!

– Все правильно, - сказал Брянов.
– Обычный симбиоз. Одни организмы что-то дают другим и что-то берут от них.

– Это не симбиоз!
– выкрикнула Нина.
– Это обман!

– Успокойся.
– Брянов погладил ее по плечу.
– Все изучим, во всем разберемся.

– Нет, тут надо вмешаться.

– Вмешаться? Во что?

– В их... взаимоотношения.

– Так сразу и вмешаться...

Он наконец отчистил шлем и увидел глаза Нины - большие, почти безумные. И впервые забеспокоился, но как-то странно - тяжело, мучительно, словно сквозь сон.

– Почему ты ушла из "вибрика", оставив все открытым?
– спросил он.
– Куда ты шла?.. Можешь объяснить?..

– Могу, - нехотя отозвалась Нина и надолго замолчала.

Брянов терпеливо ждал. Постукивали роботы, торопясь выполнить многочисленные свои дела. Часто пульсирующе гудел "вибрик", нейтрализуя гравитацию.

– Могу, - повторила она.
– Эта... похожая на Сонечку... просила отнести ее в лес... Она так плакала...

– Ну и что?!

Брянов хотел сказать, что это не объяснение, что его интересуют не внешние причины, а мотивы противоестественных для космолетчика поступков.

– А ты бы не пожалел?
– опередила его Нина.
– Ты бы не пожалел, когда плачет и говорит, что если останется на поле днем, то ее заберут уххи? Разве мы совсем растеряли доброту - основную человеческую добродетель? Разве недоброжелательство - первая заповедь космолетчика?..

– Но нельзя при этом нарушать порядок, рисковать...

– Я ничем не рисковала.

– Рисковала. И не только собой.

– Но ведь все обошлось...

– Это еще неизвестно. Мы недостаточно знаем планету. "Вибрику" теперь предстоит карантин.

– Ты боишься одиночества?
– игриво спросила она.
– Даже со мной?..

– Мы не каждый по себе, - перебил он ее.
– Мы единый организм, и никто из нас не вправе без общего согласия рисковать даже самим собой.

– Если будем согласовывать каждое свое желание, мы обречем население звездолета на вымирание.

– Не преувеличивай, - сказал Брянов.
– Благодушие, как видно, главная зараза этой планеты. Это оно в тебе говорит.

– Почему же не говорит в тебе? Ты ведь тоже выходил из "вибрика"?

– Было это и у меня. Теперь поослабло. Теперь я начинаю понимать: на планете в нас парализуется чувство опасности. К счастью, это, как видно, проходит...

– Жаль, - выдохнула она.
– Вся наша жизнь - поиски радости. К этому сводятся даже дальние экспедиции. Радость улететь дальше, чем другие, радость открыть новые миры...

– Есть еще долг.

– И в основе чувства долга тоже лежит радость, только не индивидуальная, а коллективная. Нечто вроде общественного инстинкта.

– Пусть так, - сердито сказал он.
– У нас еще будет время для дискуссий. А сейчас ответь на конкретный вопрос: как случилось, что ты оказалась в коконе?

– Я несла "Сонечку", - посерьезнев, начала она.
– Не Сонечку, конечно, а эту... птицу. И упала в яму. А тут жуки. Такие смешные жучки... Бегают, зудят. И от этого зудения так радостно на душе. Сонечка, то есть птица, закрыла глаза и сложила крылья. Я подкинула ее, и она улетела. А сама легла на траву...

– Зачем?

– Мне было так хорошо, так радостно за птицу, за себя, за всех нас, отыскавших наконец легендарную планету радости.