Симода (др. изд.)
Шрифт:
Что за правительство, что за Высший совет – горочью, сиогун, или шегун, как называли сами японцы, канцлер Абэ, совет князей и при этом император – Лесовский как бы еще не очень разбирался, хотя знал не меньше других. В общем-то система какая-то знакомая, когда никто не доверяет никому, полной силы ума никто выразить не смеет, все пляшут, как в хороводе, сцепившись друг с другом накрепко, и вырваться, сохранив голову, никто не смеет... Но Лесовский всем этим тонкостям значения не придавал, не для него эта суть и не его это дело.
– Посол извещает через канцлера Нессельроде императора и самодержца Российского государства, и я, как начальник военного судна, шлю рапорт в адмиралтейство. При этом я взял два баркаса и матросов, чтобы доставить на гребных судах в деревню Хэда продовольствие
Вся делегация Японии ценила старания капитана Лесовского. Совершенно не замышлялось им никакого нападения на французский корабль. Только уважение выражал капитан своей речью, обращенной к послам Японии. Он, как и следует, скрывал от них вежливо и благородно нечистую сторону своих замыслов, свое неудавшееся намерение напасть, и это очень достойно и благородно. Капитан очень приличный, честный военный моряк, показывающий, что он охраняет и уважает честь Японии. И что он все берет на себя, несет ответственность за все, что совершено на море, совершенно не затрагивая Путятина. Это все, все понятно и знакомо японцам, и оценено по достоинству поведение смелого капитана.
Только представитель проамериканской оппозиции в делегации приема Путятина, ученый Кога, друг другого американского приятеля – дурака И-чина, что-то, видимо, уже узнавший через него от американцев, довольно смело спросил Лесовского:
– А вы все это объяснили американцам, зачем взяли восемьдесят матросов на двух шлюпках?
– Да, я только что прибыл с «Поухатана», – ответил Лесовский.
– Я не приму ничего бесплатно. И им царь за все это заплатит, – сказал Путятин.
– Я не смогу всегда так легко, как сегодня, посещать вас, и это мне очень обидно, – заговорил Кавадзи, обращаясь к Путятину. – Но я человек, и как человек я хотел бы часто встречаться с вами, адмирал Путятин, но это запрещает мне мой высокий чин.
Путятин потому и к американцам не поехал, чтобы и они знали меру, соблюдали должное и полное уважение к высокому чину посла России. Чин чинарём, как говорят матросы. Он знал, что и японцам будет сообщено, что Путятин не поехал первый к американцам, а они сообщат правительству и в бакуфу. И оценят. Кроме того, он полагал, что они будут польщены его могуществом, которое русский посол выражает американцам даже в таком униженном и бедственном положении, желая лучше остаться голодным, но не унизиться.
Он ждал, что Кавадзи и Тсутсуй первыми явятся к нему со всем посольством и со свитой. Так и произошло. Путятин давно чувствовал, что все японские церемонии, которых Перри так не любил, не составляют ничего особенного. Все ясно и объяснимо. Путятин в них, как и вообще во всей сложной машине японской государственности, начинал разбираться отлично, находя ее вполне понятной для военного и чиновника российской службы. Что-то общее было, чего, видно, американцы еще не могут понять. Он тут знал и угадывал все гораздо лучше, чем Перри.
Путятин сказал, что очень благодарит за присылку Накамура Тамея, за охрану и заботы во время пути.
Коренастый богатырь Накамура с маленькими глазами под огромным лбом, явившийся вместе с послами, сжимая от волнения кулаки, почтительно и низко кланялся.
Путятин сказал, что чиновник Деничиро тоже очень хорош, работает и служит в Хэда, выполняя указания своего правительства. За то же он поблагодарил Мориама Эйноскэ, еще их же за труд по охранению русских... также Татноскэ и Тацуноске и остальных переводчиков. И сказал, что хочет выразить свои чувства за присылку бочки солений капитану Посьету.
– И я очень сочувствую всем вам. Скоро японский Новый год, и я бы хотел, чтобы все вы встретили этот праздник у себя дома.
Все бы, конечно, того же хотели. Это очень понятно! Посол уважает японскую делегацию! Всем желает добра и семейного счастья и советует ехать домой на праздники. Но не значит ли это, что посол хочет под предлогом праздников поторопить японскую сторону, и поскорей закончить дела, и к Новому году
подписать договор? Но и Япония хочет подписать договор скорей, но в договоре не все ясно. В Японии появилось и началось возмущение договором с Америкой, и это распространилось, как эпидемия бешенства против договоров с державами, которые ломятся не в свои двери. Князья вооружают самураев и размахивают мечами в воздухе, хотя и никогда не смогут перерубить американских пушек, но они этого еще не понимают. Князь Мито все твердит: «Договор с американцами позорен! Зачем уступать иностранцам?!» Он требует, что если с американцами все непоправимо, то надо отомстить русским за американцев.Если вам не удастся задержать и переменить договор с Перри, то унизьте русских, обманите их и объявите об этом князьям и народу как о самой большой победе! Вот что советуется правительству! В крайнем случае подпишите договор, но не пускайте русских в страну. Правительство возглавляет молодой, но очень умный Абэ, князь Исе, которого ученый Кога, член посольства, как ученый филолог, зовет Щке... Почему так – никто еще не знает.
Кавадзи от души поблагодарил посла Путятина за хорошее понимание. Еще в Нагасаки он признавался русским, что очень любит свою красавицу жену. Но никакие семейные чувства не заставят его уступить в должном. Если надо, он останется в Симода и на Новый год.
Посол Путятин очень серьезный и опытный человек. Он не зря проехал по морям 7021 ри, чтобы вступить с нами в переговоры. Посол не хочет уступить нам Карафуто и не хочет отдать Южных Курильских островов. При этом японским торговцам объявлено, что их на Карафуто никто не побеспокоит, их имущество охраняется, храм неприкасаем. Можно нанимать рабочих-айнов на рыбалку, только нельзя их обижать.
Накамура Тамея проверял отчеты Мурагаки о поездке на Карафуто. Он также изучал все исторические документы о Карафуто и Курилах за несколько последних царствований. Накамура не нашел в документах ничего утешительного. Мурагаки и главный цензор Чуробэ, члены делегации, перед поездкой на Карафуто также обращались к архивным бумагам.
По всем документам получается, и это может показаться очень странным и удивительным, что японцы соглашались, что на Курильской гряде и на Сахалине русские появились раньше их, осели там и крестили айнов и раньше нас написали об этом книги.
Даже теперь японцы пользуются картами Курильских островов, которые еще в эру Бунка и еще раньше составлены при описях русскими кораблями и напечатаны в русских книгах, попавших в Японию через голландцев. А правильной карты Сахалина вообще не имеется у японцев. Мамия Риндзоо только составил карту южной части острова, а северной части на карте нет. Остров на двух мысах изображен на карте Мамия Риндзоо как самурай на двух ногах, но без головы. Правый мыс называется по-айнски Анива. Это слово, как узнал Мурагаки, по-айнски означает: ехал – не доехал. Если это правда, то очень трагично и символично звучит для нас. Кроме того, мы утверждаем, что пролив между материком и островом Сахалином Мамия Риндзоо описал прежде капитана Невельского. И мы очень гордимся этим открытием и твердо стоим на своем. Но на самом деле Мамия Риндзоо, переплыв через пролив, не сделал промеров. Как правительственный чиновник, он не искал морских фарватеров для больших кораблей дальнего плавания, которые в Японии строить было запрещено. Поэтому открытие его для европейского мореплавания не имело значения, хотя он доказал, что Сахалин – остров. Виноват не Мамия Риндзоо, а виновата наша политика изоляции. Правительство не приказало ученым узнать, смогут ли пройти проливом глубоко сидящие корабли, потому что у Японии таких кораблей не было и нет до сих пор. А у посла Путятина при этом имеются точные карты Крузенштерна, совершенно исправленные Невельским. Но русские все же очень уважают Крузенштерна. Хотя Крузенштерн составил неверные карты и хотел взять селения Анива войной. Невельской пришел мирно и очень дружественно и, как друг, поставил крепость с пушками для охраны айнов. И просит японцев ловить рыбу. Это чудесно, но лицемерно по-казачьи. Мы сами довели себя до позора, приказывая народу никуда не плавать, ничему чужому не учиться, а только сидеть около своих князей, любить их и бояться иностранцев.