Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

А через несколько дней начали вызывать к следователям. Приехали следователи, и начали вызывать.

К. М. Здесь же?

М. Ф. Там комната есть соответствующая.

Я вернусь к Парижу. Думаю, чего же я поеду с немецким протезом? На черта мне нужен немецкий протез? Пусть мне французы протез сделают. Говорят, французы делают очень хорошие протезы. Вызвал я нашего азербайджанца, говорю, чтобы французы сделали мне протез.

Говорит: «Пожалуйста, в два счета сделают». Пошли в мастерскую. Хозяин говорит: «Два месяца». Я говорю, что не могу ждать два месяца, мне нужно быстро сделать протез. Он говорит: «Ладно, сделаем быстро». Приезжаем в назначенное время, протез не сделан. Почему не сделали?

Характерно — манифестации,

манифестации, «вива Рус» кричат, а работать некому. Это характерно для французов, они не работают, а все у них манифестации.

К. М. Так что — приехали со старым протезом?

М. Ф. Нет, он мне все же сделал. Сделал довольно приличный протез, весь металлический. Я думал, ему износа не будет, а он все равно сломался у меня. Но я довольно долго ходил на нем, на этом протезе.

А немецкий протез… Однажды проснулся я — нет протеза и брюк нет. Фу ты черт, думаю, неужели уборщица куда-то девала? В ванну проскакал, посмотрел. Нет. Под кровать слазил. Нигде нет. Звоню. Объясняю — протеза нет. Переполох в гостинице. И где нашли? У американского солдата нашли. Под кровать, сволочь, бросил.

К. М. Что, спер?

М. Ф. Спер. Ему не протез нужен был, а что-нибудь от генерала раненого.

К. М. Сувенир.

М. Ф. Да. А у меня, вы помните, я говорил, портсигар был, купили эти два азербайджанца-то, которые в консульстве уже работали. И портсигар этот он спер. А протез ему не хотелось нести, бросил себе под кровать и уехал куда-то. Ну, нашли протез, и я его надел.

[Пропуск в записи].

Следователи: «Садитесь. Расскажите. Идите». Никак не называют, ни Михаил Федорович, ни по фамилии, никак. Мы насторожились.

К. М. А что из себя представлял следователь? Молодой человек?

М. Ф. Молодой. У меня был следователь Афанасьев. Я должен сказать, что он ко мне относился очень хорошо. Он курил мои сигареты — а мы много сигарет привезли с собой, потому что в американских пакетах было много сигарет, французы давали нам сигареты, сам он угощал меня сигаретами, но больше мои курил. Следователь этот никаких по отношению ко мне грубостей не допускал. Чисто официальное и, нужно сказать прямо, довольно лояльное отношение. И даже старался мне помочь. Ну, например, я рассказывал вам о том, что ко мне приходил украинский националист — «папаша, здравствуйте». Он говорит: «А почему вы про это не рассказываете, как вы с ним разговаривали, как вы его послали? К вам подходил югославский полковник, русский, бывший белый, как вы с ним разговаривали, — почему вы не говорите про это?» А я говорю: «Какое это имеет значение?»

К. М. А у них, значит, сведения косвенные были, судя по этому.

М. Ф. У них все было. Они знали про меня все и, видимо, про всех, знали, кто как себя вел. Я ведь не говорил об этом никому, не вел разговора про это, а он мне говорит: «Почему вы об этом не рассказываете?» Я говорю, ну, если надо, запишите в дело.

И так это продолжалось довольно долго. А потом в один прекрасный день нам выдают обмундирование. Не генеральское, а офицерское. Но без погон. А через некоторое время начали вызывать в Москву. Куда ездили? К Абакумову. Оттуда приезжали со скверным настроением. Кричал на них Абакумов, изменниками называл. В общем, ничего хорошего оттуда они не вывозили. Я ждал, что меня тоже вызовут. Меня не вызывают, в Москву не везут. Тогда я решил сам в Москву поехать. Но как это сделать? Зубной протез ломаю и говорю коменданту, что я вот сломал зубной протез, теперь есть не могу, надо починить его. Он говорит: «Хорошо, узнаю». Потом говорит, что завтра поедем.

Поехали уже под вечер. Приехали в поликлинику НКВД, там уже врач ожидал нас, сделал все, и мы уехали. А когда мы ехали по Москве, особенно когда подъезжали к центру, я все время посматривал в окно. «Чего вы смотрите все время?» А я говорю: «А вдруг я жену или дочь увижу». «Что вы будете делать?» Я говорю: «Ну

как что, — закричу, чтобы знали, что я здесь». — «Я, — говорит, — не советую». Я говорю: «А что ты мне сделаешь, неужели стрелять будешь?» Он говорит: «Не советую». — «Да не бойся, не закричу, — говорю. — Ну, с какой стати я буду жене кричать — где-то я езжу, она меня не видит, а услышит мой голос…»

К. М. Свиданий с родными не давали? Требований не выдвигали таких?

М. Ф. Выдвигали.

«Я, конечно, — говорю, — кричать не буду. С какой стати я буду ее звать, если я встретиться с ней не могу, только в сомнения ее введу. Зачем это нужно? Пусть считает, что я убитый. Убитый, нет ли, но пропал без вести».

Мы начали запрашивать, что с нашими родными, с семьями нашими. «Давайте ваши адреса, давайте ваши сведения — где вы их оставляли». Сказали. Нам сообщают. Мне сообщили: «Ваша жена пенсию получает за вас, дочь ваша учится в институте иностранных языков, сын ваш находится в Морском флоте на Дальнем Востоке». Некоторым, пока разыскивают, ничего не сказали. Понеделину прямо сказали: «Ваша семья репрессирована», и Понеделину, и еще каким-то генералам.

К. М. Кириллов не был в вашей группе?

М. Ф. Был. Кириллов — замечательный генерал. Выдержанный, подтянутый. Он ведь тоже был объявлен врагом народа. А это очень хороший генерал, замечательный. Не выпустили.

Некоторые из наших генералов, хотя комендант и сказал, что дальше пяти шагов от дома не ходить, пытались пройти к шоссе, посмотреть. А из кустов свечка встает: «Куда?!» Да вот так… «Ну, давайте, что вам нужно передать, мы передадим, что надо-то?» Возвращаются обратно. Идут в столовую, — официанткам: «Выходной день у вас будет, будете в Москве, бросьте письмо мое, пожалуйста». Письмо, конечно, попадает к следователю.

Я к чему это говорю. Генералы не понимали, куда они попали, где они находятся, не понимали, что обыкновенная официантка здесь не будет работать. И все это, конечно, попадало к следователю, И следователь говорит мне: «А вы чего не пишете никуда?» Я говорю: «А кому я должен писать? Я знаю, что моя семья получает пенсию, и я спокоен. Раз семья получает пенсию, значит, видимо, все пока благополучно. Дочь моя учится, сын на флоте, его не изъяли с флота, поэтому я спокоен. Зачем мне писать?» — «Ну, она бы знала, что вы здесь». Я говорю: «А я не знаю, вы меня отпустите или нет. Ведь вы же мне не говорите, что отпустите. Если вы меня отпустите, я тогда напишу письмо, вы передадите ей, чтобы она была готова меня встретить». Он улыбнулся и говорит: «Этого я не могу вам сказать, не я решаю, я только веду следствие». — «Но заключения-то вы даете, как, по вашему мнению?» — «Ну, я не знаю еще, какое заключение дам. У нас с вами еще не окончены дела-то». Вот в таком духе.

К. М. Он ничего другого и не мог вам сказать.

М. Ф. Конечно, он ничего не мог мне сказать.

Вдруг один генерал запсиховал. Рожков. Не принимает пищу и отказывается ходить к следователям. Протест заявил — почему нас не выпускают. Приходит ко мне комендант и говорит: «Михаил Федорович, пожалуйста, я вас прошу, поговорите с ним, переселитесь в его комнату. Он психует. Вы тут пользуетесь авторитетом, насколько я понял…» Я говорю: «Какой у меня авторитет? Никакого у меня авторитета нет!» Он говорит, что я вот наблюдаю, что к вам другое отношение, поговорите.

Я переселился. Стал с ним в шахматы играть, разговаривать. Я говорю: «Фу-ты черт, обедать хочется, не пойду я в столовую. Пойду сейчас скажу, чтобы принесли сюда обед». А я не говорю, чтобы и его обед принесли, я знал, что он не ест, так чтобы не отказался.

Принесли нам обед на двоих. Я говорю: «Давай поедим, а потом будем доигрывать. Ты, — я говорю, все же, здорово играешь в шахматы — лучше меня». Смотрю, садится. И начал есть парень. Ничего, успокоился, прошло. Вел я с ним разговоры: чего нам психовать, чего нам бояться? Мы уже смерть видели в глаза, были в немецком плену, чего же нам у себя-то бояться? Ну, в общем, парень пришел в себя.

Поделиться с друзьями: