Символ и сознание

Теперь, чтобы закончить рассмотрение этого понятия, добавим, что сфера сознания — это ситуация, в которой прагматически находятся «сознания» или, вернее, могут находиться, не имея в виду, что каждое сознание находится в этой ситуации. Оно или находится, или не находится, при том, что сфера сознания, строго говоря, не обладает пространственной определенностью (так же, как и временнóй).

Однако здесь есть движение: мы приписываем движение к сфере сознания не только нашему метатеоретическому рассуждению, но и прагматике сознания людей вообще. Но это не означает, что все люди находятся на пути такой прагматики; сейчас это относится к нашему способу описания сознания, ибо в рубрику сферы сознания мы вносим какие-то свойства нашего описания сознания. Вводя сферу сознания, мы тем самым строим символическую часть нашего аппарата описания структуры и состояния сознания, часть, которой мы не приписываем никакой локализации и которую никак не конкретизируем потому, что в дальнейшем сами состояния и структуры сознания мы будем рассматривать как локализацию и как конкретизацию того, что мы фиксируем в сфере сознания. Тем самым мы фактически признаем символический характер понятия «сфера сознания». Понятия же структуры и состояния сознания, которые мы далее введем, нами будут выводиться в качестве интерпретаций этого символа. Само состояние сознания мы будем рассматривать как интерпретированное, конкретизированное существование сферы сознания, как локализацию, «захват», «ловушку» сферы сознания. Или наоборот, можно перевернуть этот термин и сказать: вхождение в сферу сознания, нечто, вошедшее в сферу сознания, обладает структурой сознания. Или наоборот: структура сознания будет разрушаться в сфере сознания и т. д. Нам сейчас это не важно — нам важно подчеркнуть, что понятие «сфера сознания» не подразумевает никакого реального события в сознании. В этом смысле аппарат, в который вводится это понятие, обладает свойствами общими, скажем, с некоторыми чертами аппарата психоаналитического описания, если бы последний был реально осознан его творцами. (Например, когда Фрейд говорит об «эдиповом комплексе», предполагается, что «эдипов комплекс» есть термин, обозначающий тип реально случившихся событий, то есть что у такого-то индивида эдипов комплекс реально наличествует, в то время как на самом деле здесь наличествуют совершенно иные явления сознания, символически обозначаемые как «эдипов комплекс».)

2. Состояния сознания

В качестве примера или случая состояния сознания можно назвать то состояние, в котором мы сейчас рассуждаем о метатеории сознания. Этим мы хотим сказать, что каждой возможной мыслительной конструкции (в данном случае связанной с работой над сознанием, с пониманием сознания) соответствует определенное психическое состояние субъекта, «меня». Говоря о сфере сознания, мы постулировали принципиальную неприуроченность к субъекту и к объекту. Теперь мы постулируем принципиальную приуроченность к субъекту, оставляя пока открытым вопрос об объекте. Поскольку мы договорились, что встали на несколько иной, чем был до сих пор, путь рассмотрения сознания, то мы можем позволить себе говорить о субъекте, не говоря об объекте (как, впрочем, и — говорить об объекте, не говоря о субъекте). В нашем рассуждении в данный момент, в ряде моментов, в какое-то определенное время, которое мы можем объективно фиксировать, а можем и не фиксировать, постулируется присутствие некоторого определенного состояния нашего психофизиологического механизма, которое, будучи соотнесенным с сознанием (и только в этом случае!), и будет называться «состояние сознания». Вне этого соотнесения оно останется чисто психическим состоянием. Мы предполагаем, что каждому акту нашего рассмотрения соответствует определенное состояние сознания. Оно может быть равно другому состоянию, может быть не равно ему. Кроме того, оно может быть моим, твоим, его; в данном случае существенна, во-первых, его приуроченность к субъекту, а во-вторых, его чисто прагматическое соотнесение с нашей работой над сознанием.

Можно сказать так: рефлексия над сознанием находится в каком-то состоянии, которое не является содержанием самой этой рефлексии, а является постоянной неустранимой добавкой к любому такому содержанию, не входя в него. То есть в каждый данный момент рефлексия находится в таком состоянии, которое само ею не ухватывается, и то, что оно не ухватывается, есть состояние сознания. Оно может описываться и классифицироваться некоторым психологическим образом, но само не имманентно психике, не есть внутри психологического. Идя дальше, мы назовем состоянием сознания и то, что в принципе ранее считалось не имеющим вообще отношения к сознанию. Это — тоже состояние сознания. Какие-то вещи называются «неметаллами» — это относится к свойствам металлов. И мы здесь также говорим о сознании в связи с тем, что им не является (в данном случае — с психикой).

Термин «состояние сознания» показывает не столько наше хитроумие, сколько наше бессилие решить проблему сознания содержательным образом.

Говоря о сфере сознания, мы имели в виду, что все остальное мы будем вводить как ее конкретизацию в качестве нашего символического оператора. А в определении «состояния сознания» мы говорим, что в состоянии сознания находится всякий, кто находится в сфере сознания.

Но это — слишком обще. Ведь в состоянии сознания находится и тот, кто ничего не говорит и вообще ничего не думает, потому что состояние сознания принципиально не ориентировано однозначно на конкретное содержание, что само уже предполагает равноценность для него отрицательных и положительных психологических содержаний. (В этой связи вспомним о гениальной догадке ранних буддийских философов, которые отводили одинаково привилегированное положение и позитивным и негативным конструкциям сознания.) Когда человек не осознает — это состояние сознания, когда он сознает — это состояние сознания, когда он сознает одно это состояние сознания, когда он не осознает другое — это тоже состояние сознания.

Мы можем рассматривать конкретные психические процессы, явления, модальности и свойства так же, как и любые уровни специфического функционирования психики (например ощущение, восприятие, представление), соотнося их с определенными состояниями сознания. В буддийском учении о состояниях сознания (III–II вв. до н. э.) всякое конкретное психологическое понятие имело свой дубликат. Например, зрение фигурировало как зрение (как специфический анализатор) и как категория сознания, связанная с «осознанием зрения» (либо с «осознанием зримого»), то же самое слух и т. д. Таким образом, здесь сознанием называлось фактически любое психическое состояние. Но если мы будем дублировать слух осознаванием слуха, зрение осознаванием зрения, то зачем нам нужен тогда термин «сознание»? Зачем нужна дубликация, если мы утверждаем, что теоретически, не имея в виду реальной соотнесенности, а условно, символически можно назвать состоянием сознания любое психическое явление (может быть, прагматически, чтобы преодолеть в себе инерцию биологического бытия?). Что дает нам такая дубликация? Может быть, термин «сознание» здесь что-то решает относительно этих психических состояний? — Он позволяет нам работать над той стороной нашего бытия, которая не может быть объектом (не субъектом!) никакого объектного рассмотрения. Поскольку не все в психике может быть рассмотрено объективно и в той мере, в какой оно не может быть рассмотрено объективно — есть сознание, постольку то в психике, что является нам вне сознания, может быть с введением категории «состояние сознания» приурочено к сознанию в качестве его состояния.

Когда, идя от сферы сознания к состоянию сознания, мы сопоставляем два термина: «зрение» и рядом с ним как будто обозначающий то же самое — «осознание зрения» (и «зримого»), то мы предполагаем, что это осознание есть состояние сознания, не являющееся содержанием зримого. Это означает, что в зрении я фиксирую то, что не является содержанием ни зримого, ни зрящего, но все время идет вместе с ними и все время ускользает, потому что если мы снова в какой-то другой позиции попытаемся зафиксировать то, что у нас ускользнуло в первой, то мы будем в состоянии сознания, в которое все равно не будет входить — в качестве содержания — зримое, слушаемое, рефлексируемое. [Поэтому такие специфически психологические качества, как зрение и слух, будут нами всегда отличаться от сознания как некоторые объектные точки психики.]

И в этом смысле мышление есть качество, а сознание не есть качество. То есть мы можем говорить так: чему-то могут приписываться качества сознания, но сознание не является качеством. [С этой точки зрения, мышление так же «психично», как зрение, слух и т. д.]

Когда мы говорим о том, что «состояние сознания» по преимуществу несодержательно, то, говоря о тех психических процессах, которые являются объектом науки психологии и о которых мы говорим как об условных дубликатах сознания (говоря тем самым о сознании как своего рода универсальном дубликате психических объектов, феноменов и процессов), мы предполагаем, что состояние сознания, как вводимая нами категория, несодержательно по преимуществу. Соответствующие же психические явления, служащие объектом науки психологии, — содержательны, вернее, могут быть содержательны (могут быть и несодержательны), во всяком случае они не являются несодержательными по преимуществу. Когда мы говорим о несодержательности состояний сознания, мы не имеем в виду оппозицию формы содержанию. Состояния сознания ни в какой мере не могут быть мыслимы как какие-то формы, в которых сознание могло бы содержательно реализоваться. Здесь несодержательность фигурирует как чисто негативное качество, и вот в связи с этим, а также в связи с последующим нашим рассуждением о структурах сознания, которые по преимуществу содержательны, следует заметить, что состояние сознания может быть определенным образом приурочено к конкретному содержанию. Более того, в принципе возможна классификация состояний сознания (при невозможности классификации сферы сознания), которая может носить как психологический или логический, так и содержательный характер (то есть, когда нам дано первично определенное содержание, то этому содержанию может соответствовать определенное состояние сознания). Тогда этому содержанию мы приписываем свойства сознания, но само это свойство мы определяем независимо от содержания.

Мы думаем, что тому факту, что мы пытаемся понять сознание, соответствует ряд индивидуальных состояний сознания, в данном случае — наших. Но мы можем безусловно выявить и более конкретное соответствие — мы можем вообще представить себе, что любое мыслимое содержание, скажем, содержание типа: «все, что имеет место, имеет некоторый смысл», или «все, что имеет место, не имеет смысла», либо любое другое, вычленяемое текстуально содержание — мы можем соотносить с определенным состоянием или с определенными состояниями сознания. Речь здесь идет не о каких-то однозначных соотнесениях (одному и тому же содержанию может соответствовать несколько состояний сознания, либо ряду содержаний может соответствовать одно состояние сознания), но о принципиальной возможности такого соотнесения. Сколь это ни странно, на эту идею интуитивно ориентируются психиатры последних 60–70 лет (поскольку, разумеется, это доступно неразвитому психиатрическому мышлению нашего времени), но в психиатрии это соотнесение всегда фигурирует однонаправленно, психиатр рассматривает какое-то конкретное содержание, относящееся к поведению человека, к мышлению человека, и от него идет к каким-то общим патопсихологическим характеристикам, связанным с сознанием.

В метатеории сознания такое соотнесение должно быть всегда обоюдным, такая соотнесенность существует, но мы не можем никогда с определенностью сказать, что такое-то содержание соотносится с каким-то одним состоянием или какое-то одно состояние соотносится с каким-то одним содержанием. Неопределенность господствует всегда, когда речь идет о конкретизации состояний в смысле содержания или о конкретизации содержаний в смысле состояния. Оговорим здесь еще одно обстоятельство чисто психологического свойства. Мы можем мыслить какие-то содержания (когда речь идет о состояниях сознания) как определенные типы. Хотя мы говорим о состояниях сознания в смысле приуроченности к личности, к индивиду, и хотя мы их соотносим с содержанием, подчеркивая тот факт, что сами они несодержательны, но при этом всегда имеем в виду, что соотнесенность с личностью психических состояний (ориентированных на содержание) ни в какой мере не может говорить о соотнесенности с «личностью» этих содержаний. Сами по себе эти содержания, так сказать, не личностны, и не только потому (как мы увидим в дальнейшем, когда речь пойдет о чисто содержательной категории «структура сознания»), что они могут до бесконечности повторяться, что они антиисторичны, генетически не интерпретируемы, но еще и потому, что эти содержания анонимны, и поэтому могут нами трактоваться как, условно говоря, типы текстов.

Это очень трудно понять, как потому, что чисто лингвистически такие конкретизации всегда кажутся в высшей степени чуждыми сознанию, так и потому, что мы вообще не привыкли думать подобным образом. Но мы можем представить себе одно состояние сознания, в котором будут все содержания, или сознание одного, в котором будут все содержания, или состояния многих, в которых будет одно и то же содержание [хотя последнее возможно только тогда, когда мы отправляемся в нашем рассуждении не от состояния сознания, а от содержания, то есть когда речь будет идти уже о структуре сознания].

Нам необходимо понять состояние сознания как формальное понятие не в смысле противоположности содержанию, а в смысле независимости от любого мыслимого содержания. Свойство сознания «имеется у содержания», если содержание «находится» в состоянии сознания. И тем самым мы уже вводим состояние сознания формально: «сознавать» значит «быть формой сознания» или, вернее сказать, «осознавать» значит «быть формой». [Отправляясь от этого положения, мы можем теперь ввести понятие «текста сознания», не боясь лингвистических и психологических аналогий и ассоциаций.]