Символическое наследие СССР и зачем оно нам

Структура Советов была сопряжена со структурой компартии, и в этой сетевой системе действовали две разные структуры – функциональные и информационные, наверху эти сети соединялись в центральную власть.

В процессе легитимации общественного строя необходимой была роль единой партии, прежде всего как хранителя и толкователя благодати. Поэтому сама партия, ВКП (б) и потом КПСС, имела совсем иной тип, нежели партии западного гражданского общества, конкурирующие на «политическом рынке». В период с 1905 г. и до конца Гражданской войны в России существовала многопартийность. Между партиями были конфликты в полемике относительно проектов развития России, хотя были и кратковременные коалиции. Конфликты усиливались вплоть до Гражданской войны. Но после войны в государственном строительстве культура традиционного общества «подавила» многопартийность.

Надо вдуматься в фундаментальный фактор, на который не обратило (и не обращает) внимания наше образование, а за ним и общество: советское общество до 1950-х годов было скреплено механической солидарностью. Это значит, что подавляющее большинство граждан по своему образу жизни, культуре и мировоззрению были очень близки. Особенно после Гражданской войны и до конца 1950-х гг. население было в состоянии «надклассового единства трудящихся». Война – и бедствие, и победа – еще сильнее сплотила советских людей. Основная масса интеллигенции и служащих госаппарата, даже уже с высшим образованием, вышла из рабочих и крестьян. Она в главном мыслила в согласии с большинством, хотя изъяснялась на языке с большой долей модерна.

Механическая солидарность советского общества стала и международным явлением, что вызвало большой интерес и на Западе, и на периферии капитализма. А. С. Панарин писал: «По-марксистски выстроенная классовая идентичность делала советского человека личностью всемирно-исторической, умеющей всюду находить деятельных единомышленников – “братьев по классу”». [6]

Будучи единственной партией и ядром политической системы, компартия стала «постоянно действующим» собором, представлявшим все социальные группы и сословия, народы и регионы. Внутри этого собора и происходили согласования интересов, нахождение компромиссов и разрешение конфликтов. В такой партии не допускалась фракционность и оппозиция, естественная для парламентов.

6

Здесь и далее цитаты А. С. Панарина взяты из его книги «Народ без элиты», М.: Алгоритм, 2006.

Таким образом, внепартийной легальной оппозиции не сложилось. Но внутри партии и государственной номенклатуры были разные доктрины, и после смерти Ленина они превратились в альтернативные платформы. Сторонники одной из них считались «оппозицией» внутри партии. В современном понимании для них термин оппозиция не годится, т. к. деятели этих групп сами занимали высокие посты в партии и правительстве.

Раскол партии стал большой угрозой, и осенью 1927 г. в первичных организациях партии была проведена дискуссия, и все должны были сделать выбор из двух платформ. В дискуссии приняли участие 730 862 человека (из 1200000 членов и кандидатов партии), за платформу оппозиции проголосовали всего 4120 членов партии (плюс 2676 воздержавшихся). Оппозиция была подавлена, из партии были исключены около 8 тыс. активистов, из них 75 видных руководителей. Часть оппозиции ушла в подполье и в эмиграцию, позже многие были репрессированы. Этот опыт важен для истории, но здесь мы его упомянули лишь потому, что к современной проблеме конструирования оппозиции в нынешней реальности опыт внутрипартийной борьбы в ВКП (б) и КПСС не касается. Критерии подобия того и нынешнего расколов не выполняются.

Не было подобия с процессами в либеральной системе власти в сравнении с противоречиями и конфликтами в отношениях к Советам в политической системе СССР и внутри Советов. Они в ходе модернизации государственной системы были с трудом превращены в представительный орган, но при этом сохранили соборный принцип формирования. Например, в Советах имелась невыполнимая норма – «наказы избирателей». Их депутат не имел права ставить под сомнение (хотя ясно, что наказы могли быть взаимно несовместимы).

Риторика Совета с точки зрения парламента покажется странной, если не абсурдной. Парламентарий, получив мандат от избирателей, далее опирается лишь на свой ум. Депутат Совета подчеркивает, что он – лишь выразитель воли народа. Поэтому часто повторяется фраза: «Наши избиратели ждут…» (этот пережиток сохранился в Госдуме даже через двадцать лет после ликвидации СССР). При таком представлении о власти не может действовать институт оппозиции. Норма депутатов считать, что люди идут к Госдуме, чтобы найти правду и справедливость, поэтому дебаты о проблемах граждан исходят из презумпции, что «ведь все мы в Госдуме хотим, как лучше», а если не удается достичь согласия, то это из-за некомпетентности или теневых интересах (коррупции и пр.).

Отсюда выводим тезис: устойчивая инерция стереотипов и символов традиционной культуры Российской империи и СССР (соборности) блокирует возможность выстроить институты оппозиции, а значит, не позволяет структурировать и интегрировать общество, разделенное объективными социально-экономическими противоречиями. Те партии, которые были организованы после 1989 г. из осколков КПСС, советских чиновников и интеллигенции, – симулякры. Организации новых собственников тесно переплетены с властью, хотя и фрондирует с ней, «Единая Россия» – инсценировка постоянного собора, лево-патриотические партии бросают упреки власти и дают ей советы, как сделать лучше. Постсоветская политическая система и остатки советской культуры сумели растворить зародыши оппозиции, которые казались жизнеспособными даже в советское время.

Когнитивная база этих организаций в данный момент неадекватна политической российской реальности в аспекте нашей темы. Нужна рефлексия на методологические положения строительства этих политических организаций и опыт их практики на главных перекрестках их пути. Для этого требуются новые интеллектуальные группы и необходимые условия.

3

Можно сказать, что в современном парламентском государстве оппозиция служит для оказания давление на власть, чтобы заставить ее совершить определенные изменения в жизнеустройстве страны или не дать власти совершить изменения, противоречащие интересам или идеалам социальной базы оппозиции. Для политической системы важен баланс изменений и стабильности (устойчивости), поэтому инновации неизбежно вызывают дебаты и конфликты.

В политических системах традиционного общества функцию оценки выгод и ущерба от инноваций выполняет не политическая структура (оппозиция), а институт диалога и компромисса, в идеале – консенсуса. Этот институт скорее похож на НИИ или КБ, чем партия. В «гибридной» политической системе (соединение модерна с традиционализмом) требуются «стыковочные блоки» разных практик. В Верховном Совете СССР дебаты о реформах в конце 1980-х гг. наглядно показали, как сталкивались «модернизированная» часть с традиционной культурой.

На Первом съезде народных депутатов СССР 27 мая 1989 года Ю. Афанасьев (видный идеолог антисоветской оппозиции) заклеймил большинство депутатов как «агрессивно-послушное большинство». Были крики и даже рыдания депутатов, но большинство депутатов (группа «Союз»), не организованное как оппозиция, не могло использовать свое явное количественное преимущество, поскольку депутаты считали себя обязанными уговорить власть, а не идти на конфронтацию с ней. Ведь «ведь все мы, депутаты, хотим, как лучше». Инерция советской политической культуры обезоружила Верховный совет СССР.

Примем как факт, не углубляясь в историю, что в 1990-е гг. на пространстве СССР произошли глубокие изменения всех систем общественного бытия. Далее будем говорить о России (РФ). Были ликвидированы или преобразованы советские общественные, экономические и государственные институты, структура общества, идеология и культура. Была реализована огромная программа инноваций, которые в массе сохранились и даже в условиях глубокого кризиса получили достаточную легитимность в критической массе дееспособного населения.