Символика тюрем

Когда нам сообщили, что поезд на Плевен с арестантским «купе» отправляется, он вызвался помочь мне нести вещи. Кандалы я не мог ему дать, даже если бы хотел, они были крепко прикованы к щиколотке моей правой ноги, а узелок я боялся ему доверить — цыган! и притом арестант, при случае утащит и глазом не моргнет. Но он предложил понести сетку с питкой, и… как я мог ему сказать: «Не дам!» Ведь он человек! А человеку надо доверять, надо ему верить. Ведь я могу его обидеть недоверием. Из-за какой-то питки. И я махнул рукой — в конце концов, что такое кусок питки? Пустяк. И он взял сетку. Нас посадили в два разных купе вагона. Цыгана поместили с двумя легионерами, контакта не было. Мы ехали три часа до станции Плевен, где я должен был сойти. Я взял вещи и пошел по коридору перед «моим» полицейским, даже и не думая о питке. Я был уверен, что она давно съедена. Но когда я проходил мимо купе, где находился цыган, дверь отворилась, он сказал:

— Аркадаш, возьми свою сетку, — и подал мне сетку с питкой.

Потом шепнул, что легионеры уговаривали его эту питку съесть.

— Но я не согласился. Это, сказал я, того парня, я берегу ее для него. Возьми, поешь. — И он посмотрел на меня доверчиво и просительно.

Он хотел, чтобы я оценил его поступок — ведь он сберег питку от жадных легионеров и сам к ней не притронулся. Он хотел мне доказать, что оправдал мое доверие. Никогда в жизни я не переживал большего удивления! Изголодавшийся цыган сохранил свежую питку! Нет, здесь не подходит слово «цыган» или «попрошайка», здесь может подойти только одно слово: человек! Арестант, нарушитель, голодный цыган победил себя во имя человеческого доверия!

Я отдал ему сетку с питкой, так как теперь она уже принадлежала ему. Ведь он проявил себя человеком…

(Ганчовский Н. За тюремной решеткой. — М.: Политиздат, 1974)

Тюрьма времен военного переворота в Чили

11 сентября 1973 года в Чили был совершен военный переворот — один из самых жестоких и кровавых в истории Латинской Америки.

Документальная книга Серхио Вильегаса «Стадион в Сантьяго», написанная по горячим следам событий, и поныне остается одним из лучших произведений о страшных днях сентября 1973 года.

Рассказывает Эстебан Карвахаль. Наступила моя очередь. Нас, пятерых арестованных, привели на допрос. Майор без передышки бил меня кулаком в уши. От его ударов я качался из стороны в сторону, изо рта хлынула кровь. Затем мне нанесли сильный удар сапогом в пах, и я резко качнулся вперед. Я, наверное, упал бы, если б не получил новый удар, на этот раз в спину. Потом меня снова начали бить в пах. Я корчился от боли, но удар под ложечку вновь не дал мне упасть.

Нас забрали по соседству с Северным райкомом партии, недалеко от 7-го полицейского комиссариата, между половиной девятого и девятью часами утра в одном из примыкающих к райкому домов. Я находился там вместе с четырьмя товарищами. Окружившие дом полицейские ворвались внутрь, бросая бомбы со слезоточивым газом, а затем выволокли нас на улицу. Заодно они прихватили телевизор, лежавшие в ящике комода деньги, несколько ламп, столовый сервиз и кое-что из одежды.

В комиссариате нас встретили пинками и прикладами. Весь путь до комиссариата мы проделали под градом ударов. Излюбленной мишенью были спина и нижняя часть живота. Нас привели во двор и заставили лечь лицом вниз, руки на затылке.

В таком положении нас стали по одному допрашивать. Кто у вас главный? Кто командир? Чем занимались? И основной вопрос — где оружие? Ничего не знаем, отвечали мы, не имеем об этом ни малейшего понятия.

Радио было включено на полную мощь, и мы слышали все, что происходило в президентском дворце Ла-Монеда: ультиматум, предъявленный мятежниками Сальвадору Альенде, бомбежку дворца, первые приказы хунты.

В двенадцать пришел офицер. У него был свой метод запугивания людей.

— За первого же погибшего карабинера, — сказал он, — один из вас поплатится жизнью.

В час явился капитан Асокар с новостью.

— Только что погиб карабинер, — сказал он угрожающим тоном. — Еще одна жертва, и мы всех вас поубиваем.

В пять часов поступило новое сообщение: «Погиб еще один карабинер. Мы вас расстреляем». Послышался лязг затворов.

— Не будьте идеалистами, мальчики! — увещевал нас капитан. — Скажите, где оружие. Никто об этом не узнает.

Я заметил, что некоторые товарищи стали проявлять признаки слабости. Мы все были уверены, что нас убьют.

Через три четверти часа пришел армейский майор, и нас повели на допрос. Для проформы, конечно. Предварительно майор устроил нам спектакль: сделав вид, что оскорблен сказанными словами, он в наказание пригрозил одному из товарищей, что ему сделают подкожную инъекцию воды из-под крана. Рядом уже стоял новобранец со шприцем наготове. Вдруг майор сказал этому товарищу:

— Ты, однако, не трус!

Из допроса ничего не помню, кроме избиений. Думаю, что в этом и заключалась его цель. Продолжался допрос долго, и я никогда не испытывал такой боли и одновременно такого бессилия. Ощущение было такое, будто мое тело разломано на несколько частей. Мы все, кажется, держались стойко. Раздосадованный офицер сказал наконец:

— Я их забираю.

Офицер корпуса карабинеров подстрекнул его:

— Они наверняка что-то знают, так как их взяли у райкома.

Сначала нас привели в ближайшую воинскую часть, а оттуда на военном автобусе отправили в расположение полка «Такна». Мы с удобствами разместились на сиденьях. Однако длилось это недолго. Когда мы проезжали через центр Сантьяго, между жителями города и мятежниками вспыхнула сильная перестрелка. Карабинеры из 7-го комиссариата бросились на пол. Мы же вынуждены были сидеть, слушая, как кто-то из карабинеров орал нам:

— Если сюда залетит пуля, она наверняка вас прихлопнет, сукины дети!

Пули свистели, а мы продолжали сидеть, являя собой прекрасную живую мишень.

В казарме полка «Такна» с нас сняли башмаки, носки, отобрали часы и кольца (обратно эти вещи мы так и не получили). Некоторое время спустя во двор казармы вошла новая большая колонна арестованных. Среди военных возникла сумятица. В растерянности один офицер спросил другого, указывая на нас пальцем:

— А с этими что делать?

— Пускай их в общую толпу, — раздалось в ответ.

В глубине двора я увидел проходившего Висенте Сотту — бывшего депутата парламента от христианских демократов, одного из руководителей партии МАПУ. (МАПУ — движение единого народного действия — партия, образовавшаяся в 1969 году в результате выхода левой группировки из Христианско-демократической партии Чили. Входила в коалицию Народного единства). Он шел прихрамывая и опирался на палку. Позднее Сотта рассказал, что его схватили, когда он находился у врача, который должен был снять у него с ноги гипс — результат травмы, полученной при аварии. Однако мятежники искали, по-видимому, не Сотту, а врача.

В это время всем уже было известно, что во дворце Ла-Монеда убит президент, но об этом мы не говорили. Все задавали себе вопрос, действительно ли масштабы мятежа столь велики и серьезны, как утверждает по радио хунта, или, может быть, в армии все же есть люди, которые борются где-то в защиту законного правительства.

Поначалу нас во дворе было человек сорок, однако к полуночи весь этот двор, а также соседний оказались забиты до отказа. Прибывали люди с промышленных предприятий «Лучетти», «Командари», из министерства образования, министерства труда и из других мест. Среди них мы встретили Серхио Арансибия, вице-президента Национального института развития сельского хозяйства и животноводства, и Вальдо Суареса, заместителя министра образования.