Синдерелла без хрустальной туфельки

— Ой, а я и забыла совсем! — так же шепотом хохотнула в ответ Василиса. — И что телефон работает — тоже забыла! Привыкла уже как-то без него обходиться, знаешь. Говорят, к хорошему быстро привыкаешь. Неправда. К плохому — гораздо быстрее…

— Ты давай мне зубы не заговаривай, девушка! Чтобы это было в последний раз, поняла? В следующий раз обязательно позвони, я встречу.

— Ага… Только это… Неудобно как-то…

— Чего тебе неудобно?

— Ну, отвлеку вдруг… А может, на тебя вдохновение в этот момент нападет? Или снизойдет? Или спустится? Как там у вас, у писателей, правильно говорится, а?

— Ничего такого не снизойдет и не спустится. Звони. Поняла?

— Поняла… Я ведь, ты знаешь, прочитала твой роман. Всю ночь предыдущую не спала. Мне так понравилось, Саш… Я даже не помню, что я читала такое в последний раз, чтобы мне отрываться не хотелось…

— Правда? Тебе правда понравилось?

Саша вдруг улыбнулся смущенно и отчего-то пожал плечами — прежняя злость на эту девчонку моментально испарилась куда-то, будто и не было ее вовсе, а вместо нее напало вдруг это странное ощущение смущения от ее похвалы — даже не сказать, что приятное, а какое-то незнакомое, необычное совсем чувство…

— Правда, Саш. Ты знаешь, давно с таким удовольствием ничего не читала, чтобы внутри у меня все пело…

— Тебе сюжет понравился?

— Да и не столько сюжет, в общем. То есть, я хочу сказать, не в сюжете тут дело, а в ощущениях каких-то душевно-праздничных, которыми ты делишься щедро через писанину свою. Читаешь ее и понимаешь, что жизнь — она все-таки подарок, а не дерьмо. И это так здорово, знаешь… Ну, в общем, мне и не объяснить толком… А почему ты их не печатаешь, романы свои? Пусть бы их люди читали. Это же нормально — кто-то пишет, кто-то читает. И все при деле…

— Да я носил один раз в издательство. Давно, правда. Не взяли.

— А что сказали? Плохо?

— Да нет. Что плохо, как раз не сказали. Сказали, формат не тот…

— И что?

— И все. Я больше никуда и не пошел.

— Да почему?! Подумаешь — формат не тот! Для того издательства, может, и не тот, а для другого — как раз и тот! Ты что? Так же нельзя! Даже не по-мужски как-то! При первой же неудаче взял и отошел в сторону!

— Да, я сначала тоже себя за это ругал, знаешь. А потом вдруг понял — не хочу никакой такой суеты. Мне и так хорошо, без трепыханья этого. Пишу и пишу себе, живу и живу себе. Я удовольствие свое уже в процессе успел словить, понимаешь? А погоня за признанием — это уже суета, лишние и никому не нужные телодвижения. Мне, по крайней мере, точно не нужные.

— Нет, не понимаю… — медленно покачала головой Василиса, садясь напротив него на кухонный стульчик. — Не понимаю, Саш. Вроде все правильно говоришь, но что-то тут не так… Давай-ка поподробнее объясни мне, глупой…

— Ну, понимаешь, каждый должен устроиться на этой земле так, как ему предназначено. Детям земли — одно, детям солнца — другое…

— А что, мы разве не все дети земли?

— Нет…

Саша замолчал, смотрел на нее в слабом свете ночничка, улыбался. Эта девчонка понимала его. Хоть и говорила, что не понимает, но понимала прекрасно — он это чувствовал. Он мог говорить с ней сейчас обо всем и не бояться ничего — не бояться быть отвергнутым и осмеянным, раздражающим и вызывающим праведный женский гнев по поводу его «неправильного» отношения к своей жизни. Он мог ей даже рассказать про «детей солнца» и «детей земли» — она поймет. Поймет, что он никого не ругает, не хвалит и никак не оценивает, что и на самом деле люди, которые дети земли, ничем не лучше и не хуже людей, которые родились детьми солнца. Просто они разные, и все. Для детей земли вся жизнь в основном состоит из преодоления препятствий к достижению какой-то цели, к успеху, к общественному в конечном итоге признанию. Всем им нужно обязательно, просто необходимо кем-то значительным стать, а иначе и жизнь вроде как и не удалась, вроде как и прожита зазря, совсем впустую. И это не есть плохо — просто они так устроены, дети земли. Это их суть. И дай им бог. А дети солнца — они по-другому устроены. Суета для них губительна, успехи и достижения любых целей не так уж и важны, а свалившееся вдруг признание просто пугает неуемным людским любопытством. Они хрупки, тонкокожи и наивны и часто бегут по тому же пути, что и дети земли, расшибая при этом себе лбы и колени и боясь прослыть неудачниками. И не понимают, что это совсем не их путь. И мучаются страшно. Хотя мучиться и не стоит вовсе, а стоит лишь понять, что ты — дитя солнца, и жить себе, никуда и ни за чем не торопясь… Пусть дети земли стремятся к своему свету-солнцу, им так природой положено. А детям солнца бежать никуда не надо — оно внутри них уже есть, свое, маленькое солнышко, которое надо уметь видеть и уметь от него согреваться. А суету эту в стороне от себя держать… Все это он сейчас выложил ей совершенно открыто и искренне, хоть и знал, что и она тоже яростно будет спорить с ним сейчас. Но спорить будет по-своему. Совсем, совсем не раздражаясь и не крутя периодически пальчиком у виска…

— …Вот и я, выходит, в стороне от суетной жизни стою, Василиса, — произнес он тихонько, будто выдохся на последней своей фразе. — Мне так лучше, понимаешь? Мне так жить удобнее. И я счастлив…

— Хм… — выразительно хмыкнула Василиса и откинулась на спинку стула, и, помолчав с минуту, вдруг возмущенно и насмешливо произнесла: — Так это всякий знает, в сторонке-то спокойней постоять! Да и забыть при этом, что ты на земле-матушке все ж родился, а не на солнце! И что живешь ты на этой земле-матушке, и благодарен ей должен быть за эту жизнь, и хотя бы в благодарность эту соблюдать ее, земные, законы… А жил бы на солнце — жил бы по его законам! Ишь ты! В сторонке он хочет постоять!

Она еще помолчала очень выразительно и возмущенно, сузив на него и без того узкие монгольские глаза. Потом оторвалась от спинки стула и, удобно устроив подбородок в сложенных ковшиком ладонях и улыбнувшись, вдруг произнесла весело:

— А ты знаешь, уважаемое дитя солнца по имени Саша, у нас тут, на земле нашей, не так уж и плохо, между прочим! Не сильно романтично, конечно, иногда даже очень скользко, грязно и мерзко, но, в общем, ничего… Жизнь как жизнь! И препятствия надо преодолевать, и вверх взлетать, и в дерьме оказываться, и героически из этого дерьма снова к солнцу выползать, и книжки при этом хорошие читать — это тоже необходимо! А стоять в сторонке — этого никому нельзя. Ни детям земли, ни детям солнца. Не нравится это земле. Потому как она здесь всему хозяйка. И по ее законам всем нам жить следует. И тебе тоже — не ловить свой кайф в одиночку, а идти и упорно добиваться, чтобы тебя печатали…

— Слушай, откуда в тебе это? — восхищенно произнес Саша, восхищаясь ее уверенным голосом, ее гневным лицом, ее насмешливой улыбкой искушенной в жизненных премудростях женщины. — Ты же еще девчонка совсем! Откуда в тебе столько силы, уверенности?

— Не знаю… — пожала плечами Василиса и вдруг засмущалась страшно, услышав в его голосе это искреннее ею восхищение. — От отца, наверное… Он очень сильным был человеком. И умным. И добрым. И целеустремленным. И успешным. Настоящее, полнокровное дитя земли, как ты говоришь. Наверное, в лучшем его варианте. А я вот тоже всего добьюсь! Сама! Несмотря ни на что. Я знаю. И даже то знаю, что трудности нынешние мне не зря даны. Я их обязательно пройду, эти трудности. Обязательно и бабушку на ноги поставлю. Я верю. Так должно быть… Я ведь раньше и не знала, что жизнь вот такой вот может быть. Собиралась в Сорбонне образование получать, жить ярко да красиво, фирму свою открывать с нуля и развивать ее по новым экономическим законам, мною же в ходе процесса изобретенным…

— А сейчас что, не хочешь уже?

— Почему не хочу? Хочу! И буду! Рано или поздно, но буду! Просто путь у меня другим получается, более трудным да извилистым. Но это, наверное, и хорошо. Потому что учиться я буду для себя, понимаешь? Не для папы с мамой, а для себя! Не в Сорбонне, конечно, но в институт приличный поступать буду. На вечернее отделение, чтобы и работать тоже с учебой параллельно. И диплом постараюсь пятерочный получить. А работу найду в самой что ни на есть крутой фирме. На самую нижайшую должность пойду, чтобы возможность была подняться. И пойду по ступенькам. И поднимусь обязательно! Я знаю. Так все со мной и случится. Вот только бы мне бабушку поднять, на ноги ее поставить…

— Ну что ж, молодец… А помощники тебе на этом пути не потребуются?

— В каком смысле?

— Ну, в каком… Чего тут непонятного-то? Помощь я свою человеческую предложить хочу…

— Это какую же?

— Да хотя бы материальную! Вот предположим, к примеру, что ты поднимаешь раза в три плату за сданную мне комнату, а я, дурак, соглашаюсь… Тогда ты вполне смогла бы и сейчас уже учиться пойти…

— Хм… — снова откинулась на спинку стула Василиса и улыбнулась грустно. — Что это за день такой странный сегодня, ей-богу… Все мне почему-то нынче материально помочь захотели. Сергунчик вот тоже денег предлагал…

— Кто это? Кто такой этот Сергунчик? — неожиданно вдруг взвился Саша и даже подскочил слегка на стуле, но тут же и опустился обратно, будто устыдившись этой своей неожиданно искренней эмоции.

И замолчал. И Василиса молчала. Слишком уж откровенно прозвучал Сашин вопрос — даже неловко как-то. Так сидели они долго, с удивлением рассматривая друг друга в слабом свете хилого ночничка, будто видели впервые, и улыбались неловко, и молчали. Каждый о своем молчал. Саша — о том, что впервые, наверное, в жизни его так уколола ревность, больно и по-настоящему. Неожиданно так подкралась и врезала ножом — прямо в самое сердце. А он и не подозревал раньше — каково это… Столько раз писал об этом, развешивал вокруг этого чувства слова-колокольчики да завитушки всякие расчудесные, а на самом деле каково оно — и не знал, выходит… И еще — чего это он вдруг взял и взревновал эту девчонку к неведомому какому-то Сергунчику? С чего бы это ради? Влюбился он в нее, что ли? Да ну, ерунда какая…