Синдикат
Шрифт:
Мы постояли еще несколько минут. Он – терпеливо за моей спиною. Может, думал, что в этой могиле лежит кто-нибудь из родных. В сущности, так ведь оно и было...
Он наклонился и вгляделся в дату смерти.
– Не старая... – пробормотал он... Впрочем, ему и так все было ясно... С газетных полос улыбались и улыбались лица все новых жертв...
– Раньше... – медленно проговорил он... – Раньше, бывало, человек погибал тоже страшно, но, по крайней мере, его клали целым в гроб. Его прах пребывал в благочинном покое и ждал себе воскресения из мертвых. А сейчас? Тебя разрывает в куски, от тебя летят клочья, твое бедное тело превращается
Я оглянулась, посмотрела вверх – идти было далеко.
– Садись в машину, – сказал он, – хватит, поедем... Тут пока нечего делать... Это потом, позже, тебе придется не забывать про ведро и тряпку, и про ножницы – подрезать кусты... Здесь еще год-два будет красиво... Эти кусты, не знаю их названия, – так быстро растут и такими цветут яркими цветами, – сердце улыбается... Не благодари, не благодари! Как же не помочь в этом...
– ...А сейчас ты куда? – спросил он, когда мы подъехали к воротам.
У меня было несколько встреч в центре, в районе Русского Подворья. Он сказал: мне тоже в город, я подвезу...
– У тебя большая машина, – заметила я, – много детей?
– Нет! – сказал он неожиданно резко. – Двое. Она принесла мне только двоих!
Я взглянула на него сбоку. Он проговорил это в сердцах, даже усы встопорщились. Застарелая обида на жену...
– Тебе надо бы усы подстричь, – сказала я, – тебе есть, наверное, неудобно...
– Я не стригу ничего, – сказал он. – У меня борода до колен.
Мы как раз стояли на светофоре; он задрал голову, показывая, что борода его аккуратно завернута и сколота под подбородком английской булавкой. Сноровисто распустил ее, раскатав по животу, и так же быстро опять завернул, как солдатскую скатку, тщательно сколов.
– Детей только двое. Да и то, дочь вышла замуж, а у свекра магазин в Нью-Йорке, и теперь он их туда увозит, вместе с внучкой... А младший – неизвестно по какой дороге пойдет... Сама знаешь – какое сейчас положение повсюду. В религии – тоже... А машина... Это я вожу тела.
– Тела?
– Ну, покойников...
Я невольно оглянулась, он это заметил.
– Не бойся, – сказал он, – чего уж тут бояться. Я получаю их чистыми, обработанными... Тебе неприятно?
– Да нет...
– Понимаешь, кто-то должен этим заниматься...
Тут зазвонил его мобильник и с минуту он договаривался о чем-то, попросил меня записать на листке какой-то адрес в районе Кирьят-Йовель...
– Просят перевезти семью с квартиры на квартиру, – пояснил он мне, – бесплатно, конечно... Там куча детей, кое-что из мебели, какое-то стекло... Они бедные, платить нечем... – усмехнулся и добавил: – Моя парнаса!
...На Еврейском перекрестке, на углу улицы Штраус, меня окликнул знакомый художник, и те две-три минуты, пока светофор держал красный, мы успели перекинуться новостями...
– Жаль, что вы сейчас в Москве, – сказал наш знакомый. – Тут сейчас отличная халтурка обломится: муниципалитет дает художникам расписать львов...
– Львов?! Где?
Светофоры выкатили желтые горошины. И, торопясь, уже в движении, художник докрикнул в уличном шуме:
– Выдают бетонную болванку – сидящий или стоящий лев, и расписывай себе на здоровье, что только в голову придет! Для
настроения публики... Не вешайте мол носы, ребята, – жизнь прекрасна! По всему Иерусалиму будут......зеленый! Толпа двинула – как обычно на этом перекрестке – в разных направлениях, наш знакомый махнул, досылая привет Борису рукой, а не голосом, и исчез в толпе...
...До встречи с другом у меня оставалось еще минут пятнадцать. Я купила в киоске свежий номер газеты и тут же развернула. Все шло своим чередом: во Франции, в Авиньоне подожгли синагогу... Арабские школьницы и их родители вышли в Париже на демонстрацию против учителей-евреев... Евросоюз требует от Израиля... Америка выступает с новыми инициативами...
Перевернула листы: в разделе “Культура” на соседних колонках шел спор двух журналистов на любимую, давно расчесанную тему. Отвратительное мракобесие – запрет на исполнение музыки Вагнера в Израиле – длить долее недопустимо, писал один, мы позорим себя перед просвещенным миром, потакая националистически настроенному плебсу... Другой – в соседней колонке – отвечал, что ждать осталось недолго. Еще год-три, н у, пять, и уйдет в лучший мир этот националистически настроенный плебс – все те, кто чудом, волею небес или благодаря мужеству скрывавших их праведников ускользнул от окончательного решения еврейского вопроса – термин, изобретенный, кстати, великим Вагнером, – те, кто выжил, несмотря на все опыты, производимые над ними любителями Вагнера под музыку его же... Словом, еще чуточку терпения и Вагнер, конечно же, восторжествует в Израиле, как, возможно, и окончательное решение еврейского вопроса...
Обычная беспощадная драка ногами без всяких правил, какие бывают у нас только между своими...
Подняв от развернутой газеты взгляд, я увидела в витрине цветочного магазина неподалеку вывешенные флажки Англии, Франции и Германии, крест-накрест перечеркнутые черной краской. Над ними висел рукописный плакат: “Я байкотирую этих выблядков. А ты?”
А за стеклом магазина покупал цветы мой старый друг, с которым минут через пять мы должны были встретиться в соседней забегаловке. Этот упрямый человек лет двадцать пять уже знал, что я не люблю срезанных цветов, и все-таки каждый раз покупал гвоздики, в память о тех, еще ташкентских гвоздиках, которые – и тогда вполне случайно! – были у меня в руках в нашу первую встречу.
Я подошла, когда он расплачивался, и сказала:
– Опять гвоздики?
И мы обнялись, как после долгой разлуки, хотя перед отъездом в Россию, с полгода назад, виделись – как всегда на бегу – в Хайфе. В последнее время мы встречались в самых разных концах Израиля и всегда на бегу, потому что мой друг, сделавший в Стране ошеломительную карьеру в полиции, с недавних пор возглавлял одну из групп по борьбе с террором на Севере страны. Мне повезло, что на этот раз я перехватила его в Иерусалиме.
– У тебя уставший вид, – сказала я, когда мы забились в самый дальний угол ресторанчика и сделали заказ, что-то плебейское: горячие питы, индюшачья шварма, салат-хацилим – расхожий, но все-таки вкусный набор средиземноморской скатерти самобранки.
– Я-то, по крайней мере, имею на это право, – возразил он. – Я в последний раз спал бог знает когда. А вот ты почему выглядишь, как загнанная овца?
– Нет, я – загнанный пастух... Измученный пастырь жестоковыйных московских овец.