Синдром Далекого Острова

Похоже, раскрытие этой тайны придется отложить.

Я вернулся к двери. Из уже упомянутой сентябрьской экскурсии, я знал, что на четвертом этаже, помимо конференц-зала, находится еще и архив, но за какой он именно из двух дверей – я не знал.

Тут мне в голову, неожиданно, пришла мысль, что гораздо логичнее было бы расположить архив (который видимо был совсем не маленьким, раз ему не хватило места в главном корпусе) в помещении более солидных размеров, нежели обычный кабинет.

Возможно, тайна коридора не такая уж и серьезная.

Мда. А впрочем – черт с ним.

Постучав, я повернул ручку двери. По другую ее сторону оказалось примерно то, что я почему-то и ожидал увидеть, – средних размеров кабинет, с несколькими письменными столами, парой несгораемых шкафов и одним (зато довольно массивным) обычным шкафом. На стенах висело большое количество каких-то грамот и благодарственных писем в стеклянных рамках и одна картина – «Смерть Марата». Еще там было окно (удивительная особенность), неизвестные мне цветы в горшках (фикусы, наверное) и женщина в очках, сидевшая за одним из столов и, перебирая многочисленные бумаги на его поверхности, сосредоточенно что-то искавшая. Наверное, именно из-за этого она и не сразу обратила на меня внимание, позволив мне получше рассмотреть обстановку.

Хотя в последнее время меня что-то часто не замечают. Возможно, дело в…

–Я вас слушаю, молодой человек, – обратилась ко мне женщина, прервав мои размышления.

Мне нужно ее отвлечь.

И как именно я должен это сделать!?

–… – я промямлил что-то нечленораздельное.

Соберись. Нужно как-то начать разговор.

Нужен вопрос!

Вы верите в Иисуса? Кошелек или жизнь? Вы читали Франца Кафку?

Чудовищно.

Я окинул помещение взглядом в поисках подсказки.

Картина. Точно!

Решение пришло само собой.

Я закатил глаза и стал медленно сползать по косяку двери вниз.

–Отличный план, – сказал голос в моей голове.

–Заткнись и подыграй мне, – сквозь зубы прорычал я, поудобнее устраиваясь на полу.

…

Лежа в крайне неестественной позе и поддерживая глаза в закатившемся состоянии, я начинал переосмыслять, казавшийся мне еще недавно безупречным план.

Из школьного курса, я помнил, что один из постулатов теории относительности Эйнштейна, состоит в том, что восприятие времени зависит от наблюдателя. Теоретически, мы с этой женщиной должны принадлежать к одной системе отсчета, и все-таки, я готов был поклясться, что прежде чем она, подбежав, склонилась надо мной, прошла целая вечность.

–Что с вами? Вы в порядке? – она потрясла меня за плечо.

Итак, я отвлек ее. Что дальше? Я попытался вспомнить дальнейшие инструкции. Инструкции, которых не было.

–Эй! Эй! – она трясла меня все сильнее. – Скажите что-нибудь!

–Улу-мулу, – сказал я от безысходности, пустив немного пены изо рта.

В этот момент, краем одного из своих закатившихся глаз, я увидел, как из кабинета, аккуратно пролезая за спиной, склонившейся над моим холодеющим телом, женщины, выскальзывает Вася. Показав мне большой палец, он, прижимаясь к стене, подкрался к узкому коридору и юркнул внутрь.

Прежде чем я успел хоть как-то осмыслить произошедшее, продолжающая призывать меня к возвращению к жизни женщина, отвесила мне увесистую пощечину.

БАЦ.

Наверное, в продолжении пантомимы не было смысла.

Она, тем временем, занесла руку для второго удара.

В продолжении пантомимы определенно не было смысла.

Вернув глаза на место и убрав пену назад в рот, я принял вторую пощечину уже похожим на человеческое лицом. После чего поднялся и, сославшись на срочные дела, направился к двери, ведущей к лестницам.

–Вы точно в порядке? – окликнула меня она.

–В полном, – ответил я, оборачиваясь.

Она пристально посмотрела мне в глаза, после чего, пожав плечами, закрыла дверь. В ту же секунду из коридора выскочил Вася. Он, беззвучно аплодируя, приблизился ко мне и хлопнул по плечу. В руке он сжимал что-то вроде нескольких скрепленных вместе папок.

–Это было супер! – он картинно закатил глаза и, скривив рот, скрестил руки на груди. Я хотел было ответить, но он, улыбаясь, подтолкнул меня к выходу. – Пошли, пошли. Потом расскажу.

…

Вызвав лифт, он повернулся ко мне.

–Что ты так долго-то? Я уже замучался тебя ждать – знаешь, как спина болит! – с легким укором, но по-прежнему улыбаясь, спросил он. И, не дожидаясь ответа, хмыкнув, стал насвистывать Марсельезу, выбивая пальцами ритм на панели лифта и глядя куда-то в окно.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но не нашел подходящих слов.

Спина у него значит болит?

С Васей, тем временем, происходили интересные метаморфозы. Улыбка становилась все шире, а насвистывание переросло в негромкое, но довольно четкое напевание.

Делая непонятные пассы рукой, которые по всей видимости, должны были придать ему облик оперного тенора. Вася, грассируя и коверкая слова, пел:

Озар-р-р-рмё ситуаен, ситуаен!

Формэ-э-э-э во батайон, батайон!

Маршо-о-он, ма-а-аршо-о-он…

Дальше он очевидно слов не знал, потому что снова принялся насвистывать.

–Qu’un sang impur abreuve nos sillons, – ледяным голосом подсказал ему я.

–Во-во, – сказал он, первым заходя в прибывший лифт.

…

Уже в лифте меня, наконец, прорвало

–Какого черта ты там делал!? Где ты там прятался!? Как ты там оказался!? И что все это вообще значит!?

Лифт негромко гудел. Большая красная цифра четыре сменилась цифрой три.

Вася приподнял нечто, напоминающее скрепленные вместе несколько папок.

–Это, мой друг, – торжественно сказал он, – Мой билет в Блумсбери Групп.

И тут же добавил.

–Моя просьба о стихах, тем не менее, остается в силе. Без них тоже никуда.

Я все еще плохо понимал происходящее.

–Что это?

–Понятия не имею, – пожимая плечами, ответил он. – Да и какая разница?

Красная цифра три сменилась не менее красной цифрой два.

Остро нуждаясь в ответах, я выхватил «это» у него из руки.

–Эй! Что за…

Я повернулся спиной к ему, блокируя его попытки вернуть потерянное, принялся развязывать бантик из тесемок, скреплявший конструкцию. Собственно, развязывать там особо было нечего. Достаточно оказалось потянуть за одну веревочек и конструкция открылась.