Синдром мотылька (сборник)

И кровь буквально кинулась мне в голову, когда мимо охранника, ни на кого не обращая внимания, пролетела и кинулась мне на шею – нелюбимая, бесценная, хорошая моя Мариночка, Марина Марковна, спасение мое! Как, почему оказалась она в тот ранний час на работе, что заставило ее спешить сюда в выходной – разве только верное и чуткое женское сердце, – мы так и не узнали…

Зато сцена с нашим участием (куда там Станиславскому и, опять же, Немировичу-Данченко) оказалась разыгранной как по нотам. Слегка отступив от меня, Мариша церемониальным взглядом великосветской дамы окинула моих спутников.

– Господин Лиманов? – произнесла эта дама, нисколько не удивляясь. – Честь для нас увидеть такую звезду в редакции. Чем обязаны?

Лиманову не оставалось ничего другого, как светски же поцеловать даме руку, принять с ее плеч роскошное норковое манто (точно специально для такого случая) и в тоне общей беседы произнести:

– Всегда ваш, мадам Сурова, всегда ваш – читатель и почитатель! Осмелились проводить господина Сотникова – кое-какие бумаги, редакционные наброски, знаете ли… Ничего серьезного, один миг – и избавим вас от своего присутствия – вы ведь, полагаю, торопитесь на некий официальный прием?

– О да, небольшое мероприятие у супруги Владимира Владимировича, – только тут она с тревогой заглянула мне в глаза, – как удачно, что ты подъехал, Кирилл, я как раз на тебя рассчитывала. Бумаги? Какие бумаги?

И тут милая, мудрая Мариша превзошла саму себя. Слегка закинув голову и совершенно уверенная, что любой мужчина, тем более такой светский, как господин Лиманов, только и ждет подчиниться всем ее указаниям, мадам Сурова произнесла, дотрагиваясь до лацкана его пальто кончиками длинных, сливочно-белых, искусно наманикюренных пальчиков:

– Ах, господин Лиманов, я так перед вами виновата… Кирилл попросил меня собрать у него в столе все бумаги, касающиеся Зары Захарьевны…там еще, кажется, были какие-то записи… дневники… а я побоялась оставлять эту ценность на туповатого охранника – и забрала к себе домой. Может быть, поедем вместе на коктейль, а оттуда – сразу ко мне?

Вот так удар!

Вскинув глаза, я явственно увидел, как у Лиманова захлопнулась челюсть – четко, с хрустом, так, что даже заскрипели зубы! На миг лицо его приобрело непонятное выражение. Затем нехотя, как будто нежнейшая ручка Мариши толкала его к дверям, он слегка отступил от меня и, с трудом вернув на лицо обычную смесь самодовольства и равнодушно-безликой любезности, чуть ли не с заиканием выдавил:

– Нет-нет, спасибо, мадам Сурова! Как-нибудь в другой раз!

И, уже не сдерживаясь, полыхнул на меня взглядом:

– А вас, Кирилл Андреевич, мы ждем завтра – если не возражаете. У меня. Я пришлю за вами машину – вдруг не найдете? Завтра в восемь!

Повернулся – и так посмотрел на своих амбалов, что те, как ягнята, засеменили к выходу из подъезда. Бросил визитку нашему охраннику – и был таков.

Никогда еще я не обнимал Маришу с таким чувством, и никогда еще наши бесстыдные в присутствии охраны поцелуи не были так похожи на настоящие признания в любви…

И, конечно, мы и не думали ни о какой встрече, а совершенно примитивно завалились в киношку с последующим плавным переходом к романтическому ужину при свечах в ставшей уже родной квартире Мариши…

А ночью я опять разомлел и опять поймал себя на мысли о семейном уюте, тихом гнездышке, и даже – раньше до такого не доходило ни разу! – о детишках, плотно обосновавшихся на моей уже немолодой шее… Но следом пришла мысль об Ирине Забродиной – и о том бесценном огоньке, что только я (а может, и вправду?) мог разжечь в ее сумрачно-карих глазах… И под конец, чтобы уж окончательно расставить точки над «i», я снова сказал себе, что никогда не встречу больше женщины, девушки-девчонки, к которой – как давно-давно к Майке – накрепко, золотыми нитками, пришили бы мое беспокойное, холодное и неверное сердце. Кроме, конечно, последней, одной-единственной на свете, что даже и не подозревает о нашем родстве…

Эти мысли так меня достали, что поутру я, боюсь, повел себя не слишком вежливо: первым вскочил с кровати, глотнул на ходу в Маришкиной кухне «рюмочку» кофе – и вылетел, как сокол, из ее милого гнезда, отговариваясь срочной необходимостью расследования.

Верный мой железный конь до утра простоял в родной ракушке – так что я бодреньким шагом, по слякотной «снегодождевой» погодке, прогулялся до метро и примостился на сиденье в углу, радуясь, что в выходной день нет давки и рядом не нависают назойливые старушки. Желая поразмыслить поплотнее, я с облегчением прикрыл было глаза – и вдруг – чуть не подскочил на своем посадочном месте!

Глава 16 Сумбурная

Да, именно, вот так вот. Поезд уже отходил от станции, и в последний момент некто точно прилип к окну вагона с той стороны: старая женщина – а может, и не женщина – смотрела прямо на меня, пронзая немыслимым ужасом своих черт, своего бесполого, ватного и неживого лица. Прямо в глаза смотрела, своими безумными и хитрыми, в красных прожилках, глазами. И ухмылялась черным щербатым ртом… Станция кончилась, поезд сорвался в темноту туннеля – а я остолбенело пялился в окно – и, конечно, проехал свою станцию. Да что там станцию! Было желание – сесть в обратный поезд и вернуться, встряхнуть за шиворот эту Пиковую даму – чтобы хоть убедиться, что я еще не окончательно свихнулся.

А потом я подумал: какая, на хрен, разница? Свихнулся я или не свихнулся – я должен объяснить совершенно разумным и здравым людям, за что пострадала Нина Колосова и ее свекровь?

За что попала в дурдом сама Лиманова – и где она сейчас? Почему, наконец, охотятся за ее записками – обыкновенной общей тетрадью прилежной школьницы? А главное – кто охотится?

И тут все снова стало на свои места. Щелкнул невидимый выключатель – точнее, включатель, – и я опять перестал быть обычным московским журналюгой, лживым и хамоватым, и стал – не знаю, как сказать. Неким очень важным винтиком в механизме расследования – железным винтиком, разумеется!

И я почти не удивился – и тем более не дал себе упасть духом, – войдя в свою одинокую холостяцкую обитель. А в ней-таки было чему удивляться!

Еще на пороге я понял, что здесь побывали не просто обычные недалекие квартирные воры. И не только потому, что не пропало ничего ценного. Главное – почерк, так сказать, работа, ювелирная работа того, кто провел здесь форменный, многочасовой, видимо, обыск. Не просто все оказалось перевернутым вверх дном. Напротив – вещи перерыли в особом порядке, начиная с самой «изнанки» квартиры, от самых дальних уголков – до самых ближних и приметных. Ничего не разбили, не рассыпали. И, уж, конечно, искали не деньги. А именно то, что, по самой счастливой случайности, я забрал тогда с собой, сунул во внутренний карман – забрал, хоть и опасался и обыска, и похищения. То самое, что невольно спасла своим присутствием бесценная Марина Марковна – тетрадку, школьную общую тетрадку с записями летящим неровным почерком…

Ровно пятнадцать минут отнял у меня инструктивный разговор с жившей этажом выше Верой Васильевной, нашей старшей по подъезду. Сделав постную мину, я поднялся к ней, посетовал на шалость неких форточников (дескать, забраться могли только по балкону), заверил, что милицией займусь, как положено, а ее – нижайше прошу все убрать к моему возвращению – не могу же я жить в таком бедламе! Посочувствовав нелегкой холостяцкой доле («Вам бы жениться, Кирилл Андреич!» – «А что, у женатых воруют меньше?»), Вера Васильевна охотно согласилась помочь.