Синдром неизвестности. Рассказы

Конечно, это касалось отнюдь не всех, и тем не менее. Чудилось: еще немного, еще чуть-чуть – и тайна приоткроется. Сколько раз мой пристальный до неприличия взор вызывал в объектах легкое замешательство: мол, чего тебе? А как проконтролировать себя, если уже произошло, если примагнитился так, что не оторваться, тем более вроде и разгадка совсем близка, вот-вот!..

Потом все исчезало, и только легкая опустошенность, словно поманили и бросили, или, наоборот, наполненность, словно что-то от близкой тайны перелилось в тебя, вибрирует в душе, в теле и даже вроде какая-то сладостная надежда на что-то прекрасное и радостное.

Здесь же тела женщин (вот одна поднялась с пляжной подстилки и неторопливо направилась к реке) были вызывающе открыты воздуху и солнцу, ну и… моему нескромному взгляду, который как бы и не моим был, а чем-то больше, такой же частью природы, как солнце и воздух. Но он был и моим, потому что я видел все или почти все, что можно и что нельзя (а почему, собственно?), – и это вызывало некоторое смятение.

До Венеры Милосской шествующая особа явно недотягивала, к тому же не первой молодости. Но тем не менее это была женщина, в ее зрелых формах, в ее естественных, по-кошачьи тягучих и в то же время легких движениях, в ее походке была та же притягательность, что и в женщинах на картинах Ренуара и Дега. И еще в ней была какая-то печаль увядания, придававшая ее облику особую прелесть.

Похоже, мой столбняк слишком затянулся, что становилось совсем уж неприлично. На меня в недоумении стали поглядывать, пора было менять дислокацию.

Я вспоминаю другое время и другой пляж. Море, предсвадебное путешествие, хотя свадьба потом так и не состоялась. Влюбленный по уши, я не видел никого, кроме нее, а в море мы чувствовали себя особенно привольно и раскрепощенно. Мы словно растворялись в нем, наши тела ничего не весили, а вокруг сновали маленькие серебристые рыбки.

Однажды ночью вдруг возникла идея искупаться нагишом – тела фосфоресцировали, каждый плыл в окружающем его светящемся облаке, а когда обнимались, два облака сливались в одно большое.

Чуть позже неподалеку был обнаружен нудистский пляж, и подруга захотела позагорать там. Почему бы и нет? Народу немного, все в некотором отдалении друг от друга, вполне естественно и невинно.

Сам я, правда, раздеться полностью так и не решился, предпочитая не загорать, а плавать, в то время как она возлежала на горячем желтом песке подобно только что рожденной из пены волн Афродите.

Я видел издали, приподняв голову над водой, как она встает и гордо, ничуть не смущаясь, идет обнаженная, крепкогрудая, чуть покачивая бедрами, к морю. И, боже мой, как же колотилось сердце, хотя я уже изучил это тело как свое собственное.

Теперь же оно было отдельно от меня, на некотором расстоянии, но главное – оно было доступно взглядам других (я не сомневался, что на нее смотрят). Это-то и поразило меня.

Я вдруг увидел ее тело как принадлежащее всем, лишенное той чистоты и непорочности, какими наделяла его моя очарованность. Словно пелена с глаз упала: все приоткрылось совсем в другой ауре – в ауре греховности, в бесстыдстве наготы. И тут же заклубились мысли, что ведь не случайно ее так манило сюда, не случайно именно ей пришла идея загорать и купаться именно здесь.

Впрочем, дошло и другое – про себя самого, роднившее с теми, кто в эту минуту смотрел на нее: я ведь тоже видел здесь других обнаженных женщин, я невольно проникал взглядом в их изгибы, я почти вожделел их.

Набежавшая крупная волна накрыла меня, пригасив разгоравшийся пожар, и я еще долго, насколько позволяли легкие, плыл под водой, а в голове вертелось пресловутое «мне отмщение». Именно так.

Мне. Отмщение.

Возможно, в те минуты и надорвалось. Я вдруг постиг, как мне почудилось, тайну пола, для которого нет греха, а есть только дионисическое иго. Именно с того дня все стало катастрофически быстро меняться. Я пытался сохранить наши отношения, прежде казавшиеся почти идеальными, я винил прежде всего самого себя, но это не спасало. Я ревновал не только к мужчинам, но даже и к женщинам, мы ссорились. Объясниться было невозможно, и по возвращении мы расстались.

Все это вдруг ожило по дороге из парка: светящееся в море тело моей давней подружки, ласковый плеск волн, звезды в ночном небе… Что-то во мне всколыхнулось. Да и компания в парке заинтересовала. Даже не столько компания, сколько возможность вот так же решительно отринуть условности, привычный имидж, вернуться в некое природное, почти первобытное состояние.

В этом был соблазн. Еще ничего не предприняв, я уже как бы предчувствовал нечто новое, пока еще неизведанное, но такое влекущее. Тело под одеждой, покрывшись легкой испариной, млело в сладостном предвкушении чудесной легкости и открытости, будто уже и солнечные лучи касались его, и ветерок обвевал бледную, но уже подпитавшуюся свежестью кожу, и весь организм, почуяв, словно охотничий пес, возможную гармонию души и тела, благодарно откликался бодростью и каким-то щенячьим восторгом.

Еще ничего не произошло, а новизна состояния уже пронизывала горячечными флюидами. Я уже был среди них, этих современных неандертальцев, питекантропов, древних греков и гуннов, я уже скинул обрыдшие путы, я хотел быть таким же нагим, таким же натуральным, таким же беспечным, как они, и чтобы воды реки, может, и не совсем стерильные, объяли мое воспаленное тело.

Вместе с тем что-то восставало во мне против этого волнующего, искусительного призрака свободы, словно я собирался совершить непозволительное, запретное. Впрочем, и на это быстро находился ответ: не надо ничего усложнять, все на самом деле предельно просто: быть нагим – это естественно и даже более нормально, чем быть одетым, а что твое тело уже не столь эстетично, как раньше, тоже нормально, об этом надо забыть, как и многое другое, что впитывалось в тебя годами.

Всю следующую неделю предстоящее посещение парка бросало меня то в жар, то в холод. Стоило представить сосны, кусты сирени, дорожку к пляжу, блескучую кромку воды и обнаженные фигуры на берегу, как прохватывал озноб и сердце начинало гулко ухать.

Да, это было приключение, авантюра, если угодно, но только что уж такого необычного мне предстояло? Обнажиться у всех на виду, пройти нагишом к воде и потом валяться в таком виде (почему, собственно, непристойном?) на песке среди других таких же тел?

На любом пляже обилие обнаженных фигур, прикрытых в известных местах почти незаметными лоскутками материи, совершенно меняет восприятие. Плоть, даже привлекательная, даже манящая, перестает быть объектом вожделения, все кажется обыденным и скучным, а то и вызывает некоторое отторжение, как любой преизбыток. И что меняется, если оно избавляется еще и от этих ярких лоскутков, скорее способных привлечь внимание, нежели что-то скрыть? Прикрывая, они вместе с тем и обнажают. Так что полная оголенность, не исключено, как раз восстанавливает равновесие.

Такие мысли витали в голове, словно специально подготавливая меня и укрепляя в решимости. Я почти с лихорадочным нетерпением ждал конца недели. Единственное, что еще оставалось для меня нерешенным: зачем? Вспомнить молодость? Протестировать себя на внутреннюю свободу или на определенную реакцию мужской природы, учитывая волнующую близость живой женской плоти?

С этим еще предстояло разобраться.

Тут бы и закончить повествование.

Ну уговорил себя человек публично обнажиться, отбросил стыд и прочее, что обычно связывается с неприкрытой наготой. То есть приравнял свое тело к телам других живых существ – кошек, собак, обезьян, антилоп и тигров (птицы не считаются). Вошел в другую, инакую, но изначальную реальность, которая называется словом «природа» и где половые признаки, у человека почитающиеся как нечто скоромное и тем самым обретающие заведомую двусмысленность, ничем не отличаются от других, вполне легитимных частей тела.