Синдром паники в городе огней

Стены квартиры были увешаны картинами, по большей части выполненными одной и той же рукой. Мадам Детамбель рассмеялась, когда увидела, с каким изумлением я рассматриваю серию полотен, представляющих веселых единорогов и кошек с завязанными глазами.

— Хотите, я познакомлю вас с художницей? — предложила она и представила мне мадам Фуасси.

— Очень приятно, — сказала мадам Фуасси с таким выражением, будто видела меня в первый раз.

Человек шесть-семь расхаживали по гостиной мадам Детамбель, без стеснения уминая китайские блюда, приготовленные Хун Бао. Он сам, снуя между кухней и гостиной, по-дружески помахал мне рукой. Мсье Камбреленг обещал мне встречу с французским писателем-мегаломаном, но среди присутствующих я не заметил ни одной совершенно новой фигуры.

— Что вы будете пить? — спросила мадам Фуасси, усаживаясь на кушетку так близко, что коснулась меня локтем.

Откуда-то из соседнего помещения доносились экзерсисы на скрипке. Сегодня мадам Фуасси надушилась духами «Кензо». Я глядел на нее, и меня вдруг накрыло волной настоящего, невыразимого счастья и острого чувства признательности. Все эти нюансы, однако, была в состоянии понять одна-единственная особа в мире.

55

Воздух все больше и больше терял проницаемость от сигаретного дыма. Невидимая рука прошлась по комнатам, гася лампы и оставляя только свечи. Гости витали и скользили, отбрасывая на стены огромные тени с веерами из пальцев и с причудливыми профилями. Кто-то читал стихи на каком-то из славянских языков, похоже, что на болгарском, с другой стороны доносился польский говор.

— Пойдемте, поздороваетесь с папочкой, — шепнула мне на ухо мадам Детамбель и потянула меня за собой по узкой лестнице куда-то на мансарду.

Я смешал шампанское с красным вином, и голова у меня была тяжелая. Мне казалось, что я не касаюсь пола, что законы гравитации не имеют надо мной власти. Но еще страннее было то, что и словауже не повиновались никаким физическим законам, они доносились снизу, сверху, справа, слева, отовсюду.

Как попал господин Z. на этот «ужин», не знаю, но я слышал, как он рассуждает о Париже, о том, какой Париж грязный, о том, как часто в Париже идут дожди. Слушавший его был, по-видимому, человек очень молодой, чуть ли не подросток, явившийся сюда прямо с Восточного вокзала, с чемоданом. Не стройте себе иллюзий, говорил ему господин Z., раз уж вы прибыли в Париж, смотрите, не стройте себе иллюзий. Город огней, о котором вы грезили, это на самом деле клоака, пристанище иммигрантов, пристанище негров и арабов, прямо-таки магребинскийгород, глядите под ноги, когда ходите по улицам, улицы в Париже — все в собачьих какашках, тут у собак — королевские привилегии, они могут какать где хотят, все улицы в Париже покрыты коркой засохшего собачьего кала…

Я шел вслед за мадам Детамбель по узкой лестнице, ступень за ступенью, ступень за ступенью, до бесконечности, и мне очень хотелось спросить у нее, как господин Z. попал к ней в дом, откуда она знает господина Z. Но мне просто-напросто не удавалась эмиссиясобственных слов — я никак не мог скоординировать мозг и рот. Меня заполонили слова, которые слышались снизу, сверху, со всех сторон… Две тени шли нам навстречу вниз по лестнице, пока мы шли вверх, и одна из них говорила про Китай, что Китай-де в ближайшие годы поставит нам миллион писателей.А что вы удивляетесь, спрашивала одна тень другую, при населении в миллиард триста миллионов миллион писателей —это немного, это нормальная пропорция. Да, да, продолжала тень, поравнявшись со мной и мадам Детамбель, пока мы шли и шли вверх… это все Интернет, молодые китайцы освоили блоги, они пишут романы, которые сами же и публикуют в блогах… почему бы и китайцам не писать романов, что, разве только англосаксам писать романы, англосаксонским юношам, студентам американских университетов? Вы знаете, сколько романов пишется в год в Соединенных Штатах? Из десяти студентов один — писатель, и почему бы ему не быть писателем, если он знает, что вся планета потребляет англо-саксонскую литературу? Однако теперь пришел черед Китая, да, Китай выпустит на литературный рынок миллион писателей…

— Папочка, хочу представить тебе мсье Вишнека. Это он написал стихотворение «Корабль»…

Мадам Детамбель протараторила мне на ухо без пауз, как ее отец бежал в Ниццу в разгар гражданской войны, в 1922-м. Ему повезло — удалось морем выбраться из Крыма. Ее отец был русский, белогвардеец. Потом десять лет он прослужил портье в отеле «Негреско», в Ницце. У белогвардейцев была выправка,ив отелях на Лазурном берегу пошла такая мода — нанимать в портье бывших русских офицеров. Поскольку они были аристократы — пусть потерявшие все, но аристократами оставшиеся, — это добавляло шику отелям люкс, да и второразрядным тоже, в Каннах, в Ницце и в Ментоне.

— Вы говорите по-русски? — спросил меня старик.

Нет, я не говорил по-русски, хотя немного понимал по-русски, в городе, где я родился, на самой границе с бывшим Советским Союзом, звучала русская речь, я все время видел русских, когда был маленьким, русских, которые приезжали с мелочной торговлей, продавали кофе и золотые кольца и покупали бархат и румынскую водку.

— Папочка работает над книгой, — шепнула мне, снова на ухо, мадам Детамбель, как будто я был ученик, которого вызвали к доске и который глухо замолчал после первых же фраз.

— О чем вы пишете? — спросил я старика.

Тот посмотрел на меня с веселым любопытством, как будто увидел во мне что-то, чего я не замечал.

— Он пишет биографию Саввы Морозова, — ответила мадам Детамбель за отца. — Вы знаете, кто такой Савва Морозов?

Нет, я никогда не слыхал про Савву Морозова.

— Папочка пишет ненужную книгу, какую-то ерунду… — снова перешла на шепот мадам Детамбель. — У него рак, ему осталось жить три-четыре месяца, и вместо того чтобы гулять и радоваться каждому денечку, он пишет дурацкую книгу, которая никому не нужна и которую никто никогда читать не будет.

Савва Морозов был русским фабрикантом, он родился в конце XIX века и стал в некотором роде меценатом. Семейство Морозовых время от времени давало приют Чехову, приглашало и других писателей к себе в деревню… В революцию 1917-го они потеряли все.

— Пожалуйста, скажите папочке, что вы слышали про Савву Морозова.

— Я слыхал про Савву Морозова, — гаркнул я. — Я слыхал, да, я о нем слыхал, это очень важно — то, что вы делаете, на Западе никто ничего не знает об этом русском меценате конца XIX — начала XX века… Если бы не большевистская революция, Россия стала бы экономическим локомотивом Европы, а может быть, и культурным… Между 1922 и 1926 годами авангард был в России, не в Париже…

Старик кивал, глядя на меня по-прежнему с живым любопытством. Мне показалось, что он не понял ни слова из моей тирады. Да и сама мадам Детамбель, посмотрев на меня пристально, сказала, снова мне на ухо:

— По-моему, вы говорили на своем родном языке.

Я рассмеялся. Мы рассмеялись все трое, я, мадам Детамбель и старик, больной раком и пишущий ненужную книгу. Да, когда я был усталый или с дурной головой, мой мозг выбирал самый легкий путь —говорить на родном языке…

Мадам Детамбель громким голосом принялась объяснять что-то на ухо отцу, а тот, как водится у глухих, смотрел на нее во все глаза.

Тем временем голос господина Z. снова зазвучал у меня в мозгу. Господин Z. говорил про те кварталы Парижа, куда он больше ни ногой. На Елисейских полях, например, он не был уже десять лет, Елисейские поля превратились в пустыню,синематографы там закрываются один за другим, даже аптеки закрылись на Елисейских полях… Что там хорошего, на Елисейских полях? Только туристы толкутся днем на Елисейских полях, а по вечерам на Елисейские поля выходят шикарные проститутки, зазывать клиентов… Был самый красивый бульвар в мире, а теперь самый красивый бульвар в мире потихоньку умирает, десять лет как умирает потихоньку-полегоньку… жаль, ах как жаль…

Время близилось к двум часам ночи, а в квартире кипела жизнь, кто-то уходил, кто-то приходил. Мсье Камбреленг был целиком поглощен беседой с каким-то человеком без возраста, лицом похожим на клоуна. Болгарский поэт перестал читать стихи, но теперь предлагал всем, не хочет ли кто быть переведен на болгарский язык. Он принес к тому же несколько номеров болгарского журнала и уверял всех, Пантелиса, Хун Бао, Ярославу, что речь идет об очень серьезном журнале, о самом важном болгарском литературном журнале. В Восточной Европе все спятили, говорил он, мы больше друг с другом не разговариваем, мы больше не ездим друг к другу в гости, мы друг друга не переводим. Мы все смотрим, как загипнотизированные, на Запад, на Париж, на Берлин, на Америку… Ни одному поляку не придет в голову выучить венгерский, ни одному румыну не придет в голову выучить болгарский и ни одному болгарину — выучить сербский… Вся молодежь хочет выучить английский, и точка.