Синдром раскрытого сердца

В новостях говорили о доверчивых гражданах, которые становились жертвами коварных джиннов в разных городах мира. Я врала соседям, что он мой женатый любовник, и ловила сочувственные взгляды в лифте.

Он был помешан на цветных рубашках, ботинках и шарфах и очень быстро разжился собственным гардеробом, поэтому к квартире пришлось добавить пару комнат и несколько просторных шкафов. Над этой иллюзией он бился несколько дней, чтобы снаружи было незаметно.

Он любил быстрые машины и горные лыжи, а я – морские прогулки; он вечно мерз, а я раскрывала настежь окна. Он не выносил запаха рыбы и приводил домой блондинок, иногда по несколько штук сразу. В такие ночи я поворачивалась к ним спиной и постукивала ногой по бутылочному стеклу. Блондинки испуганно озирались, он злился, но не подавал виду. В крайнем случае – убирал бутылку в шкаф.

Для моих подруг он рисовал в воздухе выигрышные лотерейные билеты, для меня устраивал море прямо на балконе, а я усыпала для него небо звездами такой неимоверной величины, что удивлялись даже блондинки. Он добывал мне пыльные книги, а я ему – старые вина. Если честно, я сама не заметила, когда все изменилось. Через два года? Через три? Его веселые бестолковые подруги стали появляться все реже, а ошалевший виновник моего разбитого сердца и вовсе исчез. Помню, как однажды вечером, когда я выпустила его из бутылки, он в первый раз отказался от приключений.

– Просто выпей со мной чаю, дорогая. Ты же можешь выполнить такое желание, правда?

Мы выпили чаю, прогулялись по улице, а в следующее путешествие отправились вместе. Выяснилось, что несколько дней бутылка вполне может обходиться без повелителя.

* * *

Наша дочка родилась через пару лет – мы понятия не имели, как пребывание в бутылке влияет на беременность, так что ему пришлось оставаться без тела сорок недель подряд, но он не жаловался. Похоже, что он был единственным на свете джинном, который рыдал в бутылке, глядя на крошечную девочку. Мы создавали для нее живых единорогов и говорящих медвежат, по очереди отводили в школу и прятали на верхнюю полку свою бутылку. Никто из нас не знал, что может случиться, если она разобьется, но мы не сомневались, что ничего хорошего.

Мы как могли скрывали от девочки необычные особенности своего семейства, но думаю, что она с самого начала догадывалась, а лет с четырнадцати знала наверняка.

В новостях по-прежнему твердили о тревожных кнопках. Нам нельзя было привлекать внимание, так что мы часто переезжали с места на место. Несколько месяцев в оазисе посреди пустыни, осень у теплого моря, северное сияние в январе, дождливая зима в тропиках. Иногда мы говорили друг другу «просто скучная жизнь» и на пару лет оседали в богом забытых городках.

Годы текли для нас медленно, но время оказалось неподвластно иллюзиям. Я замечала каждую седую прядь у него в волосах и каждую новую морщинку. Когда нам стало трудно подниматься по лестницам? Что будет, если один из нас не сможет выпустить другого? И один закончит свои дни как человек, а второй навсегда останется пленником бутылки? Мы об этом не говорили, но я все чаще забиралась в бутылку, дрожа от страха.

Когда он впервые отказался от бокала вина за ужином и улегся отдохнуть еще до заката, я села рядом. Его кожа стала тонкой и прозрачной, как папиросная бумага. Его тело как будто сделалось меньше, а яркие рубашки, которые он так любил, – шире. Я считала его выдохи и вдохи, а когда полная луна осветила комнату – настоящая, не иллюзорная, – я достала из шкафа бутылку.

Мы давно придумали для нее мягкий чехол, чтобы ненароком не повредить, ведь никто из нас до сих пор не знал, что будет, если ее разбить. Но вот беда: теперь я точно знала, что будет, если ее не разбить. И радости в этом не было ни капли.

Я осторожно поддела чехол ножом и разрезала плотную ткань. Бутылка была такая же, как раньше – слишком легкая, слишком прозрачная. Я поцеловала прохладное стекло и со всей силы хлопнула ее о каменный пол. Тонкие трещины медленно поползли по нему, как кровеносные сосуды, замысловато прорезая каждый миллиметр.

А дальше все случилось мгновенно. Я даже не успела вдохнуть и выдохнуть. Он сидел за столом в моей крошечной старой кухне. В костюме, небрежно застегнутой белой рубашке, сверкающих ботинках и невообразимых розовых носках. Он щелкнул пальцами и протянул мне запотевший бокал с золотистым вином, по которому бежали вверх крошечные пузырьки.

Я посмотрела на пол: он был покрыт тончайшими трещинами, которые пронизывали каждый миллиметр. Но теперь они были похожи не на обнаженные сосуды, а на сказочные узоры гор и морей.

– Ты готова рискнуть, дорогая?

Покажи мне молнию

Когда моя девочка просыпается с сияющими волосами цвета морской волны, я знаю, что все будет в порядке. Она выйдет из комнаты в мягких тапочках и пижамке с трогательными мультяшными зайцами на животе, уткнется веснушчатым носом мне в щеку, а потом мы будем вместе пить на кухне какао и читать новости в Интернете. Но если утром ее волосы грязно-серые – пиши пропало. Можно забыть о какао, веснушках и мультяшных героях. Моя девочка будет мрачнее тучи, доведет до истерики учительницу математики, а географ опять уйдет в ботинках не на ту ногу и с дергающимся глазом.

Она с рождения была не такой, как все.

В полгода уже умела менять цвет глаз в зависимости от освещения. В год с небольшим научилась за считаные секунды отращивать только что обстриженные ногти на крошечных пальчиках. А в три от души развлекалась тем, что била током всех тех, кто казался не слишком достойным доверия. В пять лет она несколько месяцев разговаривала басом, и когда окрестные эндокринологи сбились с ног в поисках причины такого странного сбоя, она легко перешла на фальцет. В шесть ее любимыми книжками стали истории о русалках, и на досуге девочка научилась отращивать в ванне блестящий чешуйчатый хвост.

– Редчайшая аномалия нервной системы, – развел руками врач из дорогой частной клиники, мелкими шагами продвигаясь к выходу из нашего дома. – Один, максимум – два случая на миллиард. Боюсь, что достойных доверия исследований не проводилось, а значит, и лекарств тоже нет. Похоже, что в России такое заболевание было зафиксировано всего один раз. Когда я еще учился в институте, мне приходилось слышать о девочке, которая умела запускать молнии.

– Что потом случилось с этой девочкой? – спросила моя дочка.

– Кажется, она сожгла два многоквартирных дома и небольшой дачный поселок.

Доктор надел шляпу и выскользнул за дверь.

Мы переехали за город и выстроили вокруг дома самый высокий в округе забор, чтобы в солнечные дни наша девочка могла лежать на траве, поочередно окрашивая ногти во все цвета радуги и практикуясь в отращивании крылышек самых невообразимых форм и размеров. Разумеется, о посещении школы можно было забыть. К нам на дом приезжают учителя, которых девочка встречает в толстовках, застегнутых до подбородка, темных очках, шапочке и тонких шелковых перчатках.