Синдром синей бороды

Почему она его не отпускала? Из упрямства? На зло? Из справедливости. Ее жизнь была разрушена, так почему его должна была наладиться? Она потеряла и Вадима и Вениамина, утеху и мечту, любовь и возможности. Как же она могла отпустить к любимой того, кто не любил ее, но был виновен не меньше? Ирина была наказана им, так пусть и он будет наказан ею! Да и как можно было отпустить на волю, в благодать любви и благополучия брата Вадима, ненавидящего Иру, отца ее детей? Того, кого она и ее родители создали из ничего, подняли со дна, и сделали из пешки ферзем? Нет, этого Егора она не могла отдать другой женщине! Тем более, что у нее самой не было другой кандидатуры в мужья, более приемлемой партии, а одиночество, как и статус матери-одиночки ее естественно не устраивал.

Периодические любовные связи лишь слегка утоляли ее внутренний голод, расслабляли и успокаивали на день, неделю, а потом утомляли и даже обременяли. И все любовники, словно она выбирала их специально, были похожи на Вадима и Егора, кто внешне, кто внутренне, и вели себя соответственно — расчетливо и осторожно.

И ни один не предложил ей выйти за него замуж.

Она отталкивала их своей холодностью, и не могла вести себя иначе. Ведь это значило — влюбится, а значит дать выход натуре Ирины, и натворить безумств, потерять контроль над собой и невольно выдать истину, сломать то, что с таким трудом строила, приложив титанические усилия.

Нет, она не хотела перемен, она их боялась, чуралась, и, не давая воли себе, не давала воли мужу. Закрывала глаза на его встречи с Ольгой, делала вид, что ничего не знает, и даже не подозревает, но стоило ему чуть взбрыкнуть, тут же выпускала коготки и давила, давила на больное, останавливая порывы, инициативы. Дети и еще раз дети — вот главный аргумент против желаний души Егора. И пусть там тоже растет ребенок — кто знает, чей он, кто знает — кто он? Да и какое ей дело. Она мать, и должна думать сначала о своих детях, а потом уж о чужих.

Десять лет, двадцать — и можно успокоится — Егор, привыкший к положению вещей, больше не пытается уйти, признать Лику дочерью официально. И не признает — хватает ума понять, что поздно. Его не поймут, отвергнут, возненавидят собственные дети. А значит, он потеряет их — полноценных, здоровых, обретя взамен дурочку, которая итак его любит, но ничего кроме этой любви дать не может.

Одного Вероника опасалась всегда — Вадима. Он рос на глазах, поднимался все выше, богател и ширил свою власть. Но пока он был там, в своей далекой чужой Швеции Вероника лишь злилась, слушая рассказы Егора о достижениях брата, но и вида не подавала, что ее они раздражают. Когда же Вадим появлялся, сердце женщины замирало и от страха, и от восхищения, и от осознания потери. Хуже нет было смотреть на элегантного, респектабельного иностранца, что мог стать ее мужем, а стал деверем. Смотреть на двух мужчин — бывшего любимого и нынешнего ненавистного — сидящих рядом и сравнивать, и видеть, что сравнения не в пользу Егора, и понимать, что сама во всем виновата. И чувствовать страх, что все откроется, и волноваться и ненавидеть себя за волнения, Егора за не похожесть на Вадима, Вадима, за то, что жив, здоров, прекрасно выглядит, сыто и спокойно живет, гуляет, сорит деньгами, женится на красотках, что все моложе и моложе его. И, остается свободным, подчиняется лишь самому себе.

Он свободен и независим, а она?

Вечное — должна, вечное — надо, и бесконечное — терпи.

Нет, хватит: пора решать, спасать себя, пока не старая, менять свою жизнь. Бежать, бежать из этого болота, подальше от всех.

Только куда уходить? К Вадиму? Исключено. Не верит она ему, не доверяет — хитер слишком и сам себе на уме. О любви говорит, а взгляд холодный, пристальный, и улыбка акулья. Нет, Вадим не выход, Вадим — эшафот.

Значит надо искать другие варианты. И она их найдет обязательно, главное — озаботиться.

Вечером, пока Лика готовила ужин, Вадим позвонил Константину:

— Угу, — бросил тот. — Если думаешь, что могу сообщить что-то новое, то не обольщайся. Не метеоры.

— К батюшке ходил?

— Были ребята.

— Результат? А то он мне три раза отзвонился.

— А ты звонки блокировал, да? — догадался Уваров и хохотнул. — Ну, дык понятно… Батюшка твой гневался поначалу, но пачку зелени увидел и успокоился. Поможет.

— Не сомневаюсь. Я тебе с просьбой звоню. Нужно организовать охрану Лики. Нездоровая ситуация складывается вокруг нее.

— А подробнее?

— Племянницу сегодня у дома видел. С хорошим она не ходит, как бы еще, что на счет Лики не придумала.

— Были прецеденты?

— А ты не знаешь?

— Да поступают доклады, но еще не смотрел.

— Посмотришь и узнаешь. Так что с охраной?

— Неужели тебя правда интересует лялькино благополучие? Удивляешь ты меня.

— Я тебя еще больше удивлю. Позже.

— Похоже на угрозу, — хмыкнул Уваров. — Мне начинать бояться или обождать? Ладно, вопрос риторический. Пошлю я завтра мальчиков, пропасут твою ляльку. Сегодня-то надобности нет, правильно понял?

— Правильно, — усмехнулся Вадим.

— Тогда бывай, или еще что надо?

— Пока, нет. До встречи.

Глава 15

Лика приоткрыла глаз и вместо привычного циферблата будильника увидела глаза Вадима. Он насмешливо хмыкнул и, взяв часы, показал девушке:

— 8. 50.

— Откуда ты знаешь, что я хотела узнать время?

— Заметил твою привычку смотреть на это реликтовое чудовище, как только просыпаешься.

— Плохо, да?

Вадим хмыкнул:

— Нет, забавно.

— Может быть, — Лика села внимательно рассматривая мужчину.

— Что-то не так? — выгнул тот бровь, удивленный ее озабоченным видом.

— Мне снился сон.

— Всего-то? Поздравляю, — сел, с насмешкой поглядывая на девушку.

— Не смейся Вадим, это был не просто сон, а видение.

— Да? — встал и начал одеваться: область подсознательного его интересовала мало, в реалиях забот хватало. Девушка молча наблюдала, как он одевается, потом принялась одеваться сама, обдумывая увиденное, примеряя его к Вадиму. `Конечно, он мог… но ведь не сможет', - пыталась уверить себя, но память вытащила контраргументы, ломая линию защиты.

Лика вздохнула: она обязана его остановить, вытащить из грязи, пока он не утонул в ней, думая, что топит других:

— Ты ненавидишь своего брата, и вообще — семью Грековых.

— Странное заявление, не находишь? Особенно для человека, который только проснулся. Можно узнать, это во сне тебе в голову пришло? — спросил сухо, недовольный ее прозорливостью.

— Мне снилось, что ты принес им подарок — огромный, яркий, красочный сверток с праздничным бантом, — хмуря брови начала рассказывать Лика, глядя в одну точку. — Поставил его на обеденный стол, за которым собралась вся семья, и… не помню кто… не помню… развязал бант. Сверток раскрылся, и стало видно разбитое глиняное блюдо, из которого стали расползаться насекомые, змеи. Мухи, осы взвились над столом и стали кусать каждого, сидящего за ним. Все вскочили, начали отбиваться, а их жалили… а ты смотрел, как они мечутся, кричат, и смеялся. Смеялся, смеялся…

— Это не сон, Лика, а кошмар, — качнул головой Вадим, разворачивая девушку к себе. — Я где-то читал историю: женщине приснилось, что ей изменил муж с соседкой, и она под впечатлением, рассказала ему, одевая сынишку в дедсад. Мальчик, понятно, тоже слушал, но не понял, что мама рассказывает сон, а не правду, и поведал об услышанном соседскому мальчику, с которым был в одной группе. Вечером его забирал отец и узнал по дороге, что оказывается мама с соседским дядей — любовники. Было нудное выяснение отношений с супругой, закончившееся объяснением с соседями. Хорошо, что обе пары были людьми разумными и дружили с чувством юмора, а если б нет…. Представь, чтоб случилось?