Синеокая Тиверь

Анты не ожидали нападения и не собрались с силой. Но когда готы, ступив на их землю, сразу и недвусмысленно заявили, зачем пришли: схватили князя Божа, всех его сыновей и мужей-огнищан и распяли на крестах, которыми уставили свой путь, – «чтобы трупы повешенных удвоили страх покоренных», – не стали медлить: собрали рать и, заручившись поддержкой гуннов, разгромили и выгнали за пределы своей земли подлых готов.

С той поры и живет в славянском мире молитва, похожая на проклятье, и проклятье, похожее на молитву: «Боже, покарай гота, рыжего пса». Но жива с тех пор и память о том, что нужно быть осмотрительным. «Доверяй другу, – говорят вещие люди, – недругу пальца в рот не клади». Так было с готами, и кто знает, не так ли будет, если он, князь Волот, допустит излишнюю доверчивость в отношениях с Вепром. Уж больно старается воевода в придунайских землях. Все остальные сторожевые веси возводят, а он строит целое городище. Кто-то посадил в сторожевых вежах воинов да тем и ограничился, а Вепр созывает в городище торговый и ремесленный люд, раздает землю тем, кто приходит к нему в Подунавье, и выражает желание оседло жить на этой земле. Может, просто так, чтобы насолить князю, лишний раз показать ему, кого он потерял в лице воеводы Вепра? О нет. Старания эти – не просто похвальба. Нужно не знать Вепра, чтобы думать так, и нужно не знать ромеев, чтобы верить, будто они не воспользуются его недовольством и чем-нибудь не обольстят. Так было когда-то, так может случиться и сейчас: и бога предадут, и добьются разобщения между славянскими княжествами и родами.

Вот когда пожалел князь Волот, что в свое время склонился к мысли отдать придунайские земли ратным мужам. Укоренятся на Дунае, почувствуют себя воеводами и властелинами заселенной людом земли – и будет у него тогда вместо мощи и надежности на южных границах вражья сила, вместо союзников – супостаты, склонные к междоусобицам и разделу отчей земли. Чует сердцем: придется расплачиваться за свою недальновидность, и плата будет немалой.

Где бы ни был, что бы ни делал, тревожные мысли не покидали Волота и заставили наконец сесть на коня и отправиться через леса и долины в далекий Волын, к князю Добриту.

Давно не бывал в стольном городе дулебов и думал, что своим появлением немало всех удивит – едет же незваным, непрошеным. А удивляться пришлось самому: князь Добрит ждал его и очень обрадовался.

– Князь Тивери сердцем почувствовал наше желание видеть его в Больше или же гонцы мои уже успели так быстро обернуться?

– Гонцы?

– Да, на днях послал за князем своих мужей.

– Не довелось видеть их. Сам, по своей воле приехал.

– Ну и хорошо сделал, – не переставал Добрит радоваться появлению тиверца. – Говори, если так, что привело тебя в Волын? Планы или тревога?

– И то, и другое, достойный.

Волот присел напротив предводителя дулебов и стал поверять ему свою печаль.

– Так ты что, не можешь поставить на место своих мужей? – беззлобно, однако не без сомнения спросил у него Добрит.

– Мог бы, почему нет, да не уверен, должен ли я это сделать. Вепр мой побратим. Случилось так, что уличи покарали смертью его сына за татьбу, а я не сумел защитить. Вот он на меня в великом гневе. Поэтому и лютует, поэтому и готов сделать самое плохое – предать землю и народ свой. Если же приструню его и на Дунае, вовсе взбеленится. Вот и приехал просить, чтобы ты, княже, вмешался и положил конец нашей вражде, а главное – воспрепятствовал Вепру впадать в крайности. Как старшему в роде славянском, тебе это наиболее подходит.

– Гм… Считаешь, что могу сделать и то, и другое?

– Можешь, княже. Введи в сооруженный на Дунае Холм своих воинов, и тем удержишь воеводу Вепра от губительного шага. Их присутствие не позволит ему сделать то, что замыслил.

Добрит не видел оснований возражать, но и не спешил соглашаться.

– А что скажет народ тиверский? – спросил он наконец. – Ведь мы заключили союз не для того, чтобы сеять вражду между собой. Так и говорили: «Нога дулеба, как и нога тиверца или полянина, улича, может ступить на землю другого племени лишь для защиты от татей-чужеземцев во время вторжения». Если же такой нужды нет, не дозволено переступать границы соседней земли. Поэтому и спрашиваю: что скажет тот же Вепр и что скажут тиверцы, если вторжения нет, а воины мои придут и сядут в тиверском городе? Вече дало на это свое согласие?

– Нет. Мои слова о Вепре – всего лишь подозрение, я не мог его вынести на вече.

– А ты вынеси и сделай так, чтобы вече поверило твоим подозрениям. Тогда и поставишь воинов у острога Вепра, только не моих, а своих. Если будет решение веча, Вепр успокоится.

– Но как мне переубедить и Вепра, и вече, если это всего лишь догадка?

– К сожалению, дела наши в Подунавье складываются так, что помогут тебе в этом. Затем и посылал гонцов к тебе, князю полян, уличей.

– Что, снова ромеи поднимают голову?

– Да нет, ромеи сами не знают, как им быть. Между лангобардами, которые живут в землях ромейских, и их соседями на западе – гепидами идет сеча. Лангобарды обратились за помощью к своим давним приятелям – обрам. Те сидят сейчас на берегах Меотиды. Если пойдут на зов лангобардов, им придется идти через наши земли. Всем нужно думать, что делать, чтобы уберечь народ свой и землю славянскую от напасти.

V

В тот самый день, когда в Волыне собрались князья побратавшихся земель и думали-гадали, как им быть с обрами, Богданко пришел к своему наставнику и, смущаясь, стал просить, чтобы тот отпустил его в Соколиную Вежу.

– Ты же там был совсем недавно, – удивился дядька.

– Да, но мне опять нужно.

– Ты, отрок, пять лет не сидел в седле, не держал лук и меч в руках. Когда же будешь наверстывать упущенное?

– Разве я плохо стреляю из лука? Разве в седле сижу не так, как все?

– Постыдился бы равняться на других. Не забывай: ты княжий сын, ты должен быть первым и в стрельбе, и в сече, на коне, под конем держаться как клещ.

Старый высказывал и высказывал княжичу свое неудовольствие, грозился поговорить с самим князем, а закончил со вздохом:

– Так и быть, на этот раз отпущу, но в другой раз чтоб и просить не смел. Будешь и дальше нерадиво относиться к ратной науке, отошлю к матери, пусть учит детей нянчить.

Ну, это уже никуда не годится: его, княжича и будущего воина, пошлют детей нянчить. Такое говорят, когда беседуют с дурнем. Но Богданко не разгневался на своего учителя – он получил разрешение ехать, гневаться некогда. Оседлал Серого и погнал знакомой стежкой в Черн, а там свернет, не заезжая в отчий дом, на Веселый Дол. Даже не на Соколиную Вежу, а на Веселый Дол, к Зоринке.

«Если и в этот раз не выйдет, – думал, – постучу в ворота, а то и в терем. Клянусь богом, постучусь, а потом скажу: „Что мне до твоего отца и его гнева, если хочу видеть тебя, быть с тобой – и только!“

Подгонял коня и рвался к Зоринке, но в конце концов горько вздохнул. Это же нужно было такому случиться, что Боривой пошел к уличам и нашел там свою смерть. Мыслимо ли, два года мучился слепотой, просил богов, чтобы открыли ему свет, а теперь снова страдает и снова молит. Грустно ему, когда вспоминает Зоринку, и такая печаль-присуха разрывает ему сердце от тех воспоминаний. Говорил и не устает повторять: сколько лет был незрячим, а сейчас живет рядом с Зоринкой, а видеть ее, встречаться с ней не может. Пока мальчиком был – приезжала, ослеп – тоже приезжала, щебетала-припевала своим ласковым голоском, а теперь ни сама не приезжает, ни его не принимает в Веселом Долу. Меньше бы горевал и тосковал Богданко, если бы знал, что отреклась… Так нет же, знает другое: Зоринка хочет встретиться с ним, а другие не позволяют…

Когда случилась с Боривоем беда, мать-княгиня сказала: «К Вепрам ни ногой», и Богданко должен был привыкать к своей тоске. Было горько, но что он мог поделать, если запрещено, а время все заметней и заметней стирало воспоминание о Зоринке. Да и новые друзья в Черне и вне его, пусть и понемногу, начали занимать место Зоринки. Кто знает, вспомнил бы о девушке, если бы не увидел ее, когда ей уже исполнилось четырнадцать лет. Обожгла своим чудо-взглядом, всколыхнула воспоминания и мысли, а с ними желание снова подружиться с Зоринкой. Ведь не провинилась же девушка перед родом Волотов, а он – перед родом Вепра, чтобы сторониться друг друга и враждовать?