Синева до самого солнца, или Повесть о том, что случилось с Васей Соломкиным у давно потухшего вулкана

— Видал Гришку? Ну своего отца… — спросил дядя Тиша и показал подбородком вперёд и чуть влево, где рядом с газоном шёл рослый мужчина в белой — в сетку — тенниске, с широким модным ремнём. Он вёл за руку девочку лет трёх в панамке и жёлтых трусиках. С косичками.

Макарка ничего ещё не понял, но почувствовал во всём теле испарину. Даже на лбу выступил пот. На какое-то мгновение он оцепенел. А когда Макарка пришёл в себя, он понял, что ему нет никакого дела до папки. Без папки куда лучше: не надо бояться, что его вызовут в школу за двойки и драки, что он поколотит за что-то. Короче — совершенно ясно, что никакой нормальной жизни с папкой быть не может.

— Какого там ещё отца? — Макарка презрительно скривил губы.

— Не моего же… Иди догони, поговори с ним!

— Очень мне надо за ним гоняться, — равнодушно ответил Макарка, — пусть сам приходит.

— Давно не приходил?

— Давно.

А если говорить точно, Макарка и не помнил, когда в последний раз был у них папка. С трудом вспомнил его маленькую, не в фокусе, любительскую фотокарточку в мамкином альбоме: с неё улыбался хитроглазый парень с сигаретой во рту, в плоской кепочке, надвинутой на правую бровь. Потом и эта единственная мутная карточка куда-то подевалась, но навсегда врезалась в память. Всё-таки ведь папка. Не было бы его — не было бы Макарки. Был у него папка, был — это точно. И отчество от него осталось навечно — Григорьевич, да и, кажется, деньжата мамка получала от него, хотя и нерегулярно и не густо — рублей тридцать в месяц, что ли. Его папка был шофёром, и Макарка однажды ездил с ним в кабине грузовой машины — ему тогда было года три, и он запомнил крепкие, широкопалые папкины руки на баранке, его напряжённый, острый взгляд, а вот лицо его, живого, Макарка давно забыл. Помнилось то лицо, на карточке. И ещё помнились ссоры дома, крики; иногда папка приходил домой пошатываясь, и по утрам мамка громко будила его, чтобы шёл на работу, в гараж, — выгонят! Потом папка исчез. Позже из разговоров мамки с соседками Макарка узнал, что он уехал в какой-то город на севере не то в Пензу, не то в Тамбов — с какой-то молоденькой курортницей… Опять этот проклятый курорт, все беды из-за него! Спустя несколько лет папка вернулся, однажды забежал к ним — Макарке тогда было лет шесть, взял кое-какие свои вещички, поругался с мамкой, выложил ей из бумажника несколько красненьких бумажек и снова исчез. Говорили, он переселился в соседний приморский посёлок, где был завод, и там работал на грузовой машине. Там он и женился. И вот теперь Макарка с острым, щемящим любопытством посмотрел в его сторону. Однако не хотелось, чтобы дядя Тиша заметил это любопытство. Тот с кем-то заговорил, Макарка поспешно отошёл от него и своей неторопливой, с ленцой, вразвалочку, походкой побрёл по набережной. И не спускал глаз с белой папкиной тенниски.

Что это он здесь появился? А что за девочка в панамке?

Вдруг Макаркино сердце словно поддели шильцем: а что если это папкина дочка? Да, да — дочка! Эта догадка была так неожиданна и нова и так встревожила Макарку, что он пошёл быстрее. Он уже был шагах в десяти от папки. Выходит, в таком случае эта девочка его почти родная сестра?

Смех, да и только! Как же её зовут?

Бывает же так на свете — у него есть папка, живой, невредимый и сильный, и он, его родной сын, крадётся за ним, будто боится чего. А папка ничего не знает. И есть у папки дочка, а он, Макарка, её брат, впервые видит её и даже не знает имени… Бывает же так!

Вот папка с девочкой остановились у палатки, где продавались кондитерские изделия и кофе, и папка громко сказал:

— Зин, дай нам пирожное, какое посвежей, пяток «Мишек» и стакан кофе. — И протянул в окошечко рубль. Он был юбилейный, блестящий, точно такой же, какой сейчас оттягивал карман Макаркиных штанов.

— Сейчас, Гриша…

Папка поставил на столик под навесом стакан с мутноватым кофе, бумажное блюдечко с пирожным и протянул дочке конфету. Та стала быстро развёртывать её, блеснула серебристой бумажкой и затолкала пальцем в рот всю конфету. Макарка проглотил слюну — давно он не пробовал «Мишек», он не глотал бы конфету целиком, как баклан рыбу, а откусывал бы маленькими кусочками и медленно сосал, ждал, пока она сама не растает.

Макарка остановился неподалёку, возле стойки, поддерживающей навес, и пристально смотрел на круглое курносое личико девочки со светлыми косичками, с вымазанными шоколадом губами и щекой (не очень-то похожа на папку, верно, пошла в свою мамку), смотрел на папку, пьющего кофе. Он пил маленькими глотками, зачем-то проводил рукой по коротко подстриженным светлым волосам, и лицо его было крепкое, загорелое, прямоносое, с твёрдыми губами и смешливым блеском в глазах.

— Пап, пойдём? — подняла вверх глаза девочка.

— Сейчас, Аллочка, сейчас… Хочешь ещё конфету?

Она закивала головой, он дал ей ещё одну конфету, и её быстрые пальцы снова принялись нетерпеливо развёртывать обёртку. И опять у Макарки сами собой потекли слюнки.

Потом к папке подошёл незнакомый Макарке длинный парень в солнцезащитных очках.

— Как дела, Гриш? Выходной сегодня — гуляешь?

— Дела — полный порядок. Решил прокатиться морем, Алку взял… Нина на работе… Дела тут кой-какие есть…

«Какие у него тут могут быть дела? — с сомнением подумал Макарка и внезапно смертельно обиделся на папку. — Любые, любые могут быть здесь у него дела, любые, кроме одного: зайти поглядеть на своего сына… Ну и чёрт с ним, с папкой! Нужен он мне! — Макарка с чувством сплюнул. — Лучше бы и не встречал его…» Впрочем, нет, не лучше. Теперь он хоть узнал, как зовут папкину дочку и новую жену и что все дела у него в полном порядке. А вот у него, у Макарки, дела были из рук вон плохи, и у мамки — неважные, нервная стала, крикливая; если бы не сёстры, помогавшие ей, совсем было бы скверно.

— Может, тяпнем по стаканчику? — спросил парень. — Я угощаю.

— Могу и я, чего там… Только я с дочкой, помни. Два стакана — и ни глотка больше.

Парень со стуком поставил на столик бутылку портвейна, разлил по гранёным стаканам, они громко чокнулись и медленно, не отрываясь от стаканов, выпили до дна.

— Как жизнь-то семейная? — спросил парень в тёмных очках. — Притёрлись друг к другу? Не отклоняешься от генерального курса?

— А зачем? Надоело. Живём без разладу… Комнату дали. Повезло на этот раз.

«А значит, с той курортницей и с мамкой не повезло? — подумал Макарка и подошёл ещё поближе. — Почему не повезло? Чего плохого сделала ему мамка?» И вдруг что-то больно сжало его внутри, и он понял, что напрасно прячется от папки. Вряд ли тот помнит его лицо, вряд ли узнает, ведь столько лет не виделись! Столько лет…

Макарка встал почти рядом с папкой. Алка, что-то напевая, бегала вокруг столика и гонялась за прыгавшим на асфальте воробьём, клевавшим кусок брошенного кем-то печенья. Воробей не боялся девочку, однако схватил кусок печенья и на всякий случай полетел к морю.

Макарка слушал весёлый голос девочки и смех папки, и у него вдруг слегка закружилась голова — и оттого, что он с утра ничего не ел, и оттого, что всё так невероятно, так диковинно получилось. Ну скажи кому-нибудь — не поверит.

Внезапно папка посмотрел на него строгими глазами и спросил:

— А ты чего всё ошиваешься около меня? Давно не видел?

Макарка весь так и замер и чуть не присел от неожиданности: неужели узнал, почувствовал, что он его сын? И ужасно смутился и потупился. И вдруг расхрабрился и рубанул:

— Давно!

— Это как же понять? Надо чего-нибудь? Выслеживаешь?

— Ничего мне не надо, — буркнул Макарка и отошёл.

— Ну и проваливай, если не надо. — Папка сунул руку в карман и вытащил какую-то книжечку — похоже, удостоверение шофёра, несколько смятых рублей и одну трёшку… Зачем? Проверил, на месте ли, не спёр ли чего из его кармана Макарка?

Макарка отошёл ещё подальше и вдруг часто заморгал.

Что-то лезло и напирало изнутри, но он с силой прикусил губу — и напирать стало меньше. Он хотел уйти с набережной. Хотел, да не смог. Он остановился поодаль, у киоска. Киоск был закрыт. Макарка прислонился к нему спиной и издалека смотрел на папку. Макарка вдруг подумал, что ему совсем не нужно быть сыном Виктора Михайловича, — не тот он человек, который нужен Макарке; всё у него вроде бы есть, а чего-то самого важного нет. А вот его папка хоть и прогнал его и подумал, что он жулик, всё-таки его папка. Ну ушёл от них, что поделаешь? Не он один ушёл… В Кара-Дагском у некоторых ребят вообще не было папок — и то ничего, живут себе как-то и не тужат. Но если бы папка жил с ними — было бы так хорошо. Ну пусть и побьёт когда, и поругает, и пусть мамка иногда пошлёт Макарку искать его у павильонов и автоматов с вином. Зато он всегда был бы рядом, как вот у этой Алки: спроси что хочешь — ответит, позови покататься в море или на рыбалку — пойдёт, наверно. Ну а если хорошо попросить, давно купил бы папка велосипед, и не надо бы на всём экономить, просить и клянчить, и тащить, как вот сегодня…

Макарка издали смотрел на папку и думал.

А что, если подойти к нему и всё сказать?

Нельзя этого делать, никак нельзя… И опять в глазах у Макарки защипало.

Папка долго ещё разговаривал с парнем в тёмных очках, потом пожал его руку, поймал за руку Алку, и они пошли по набережной в Макаркину сторону. Макарка спрятался за киоск, и когда они прошли мимо, вышел и посмотрел в спину папке и девочке. Вот они подошли к кассе у причала, папка купил билет и повёл дочку по залитому асфальтом причалу. Справа и слева от него стояли белобокие прогулочные теплоходы. Папка с Алкой сели на один из них.