Синева осенних вечеров

КОГДА ХМЕЛЕЕТ ГОЛОВА

Когда хмелеет голова От женских губ и от полета, Я понимаю птиц слова И голос бурого болота. Я различаю речь берез, И бормотание стрекоз, И жениха кукушки Гаданье у опушки. И мне становятся тогда Ночей понятны крохи: Молвь городов (она горда) И деревенек вздохи, Ворчливой молнии укол, И ржи рифмованный глагол, И мерный говор лета, И первый клик рассвета. Я слышу гиканье и гам Артели воробьиной, Коней беседы по лугам, И рек мотив старинный, Колодца брошенного вскрик, И ветхой мельницы язык, И шум оглохших сосен. Чей диалог несносен. Когда хмелеет голова От женских губ и от полета, Ты понимаешь, как права Любовь, поднявшая кого-то, Любовь, способная разжечь Земли таинственную речь, И слух ее, и зренье Вместить в стихотворенье. 1977

ВОЗНИКАЮТ ЖЕЛАННЫЕ ЛИЦА

Наши дочери ныне девицы, Наши парни ушли за порог. Что ж, теперь-то, пожалуй, влюбиться Наступает нам истинный срок. Годы дыбились громом и дымом, И в крутой круговерти труда Уделяли мы людям любимым… Что мы им уделяли тогда?.. В грозном грохоте маршей и песен, Где и собственный значился стих, Возводили мы грады и веси По приказу райкомов своих. Ах, походов холодные каши, Ах, морозные слезы из глаз! Как ругали нас женщины наши, Как они тосковали о нас! …Возникают желанные лица В перепутьях осенних дорог. Что ж, теперь-то, пожалуй, влюбиться Наступает нам истинный срок. 1977

НЕ СПОРЬ С ГЛУПЦАМИ ПОНАПРАСНУ

Не спорь с глупцами понапрасну, До срока молодость не тронь, Но помни: прежде, чем погаснуть, На миг взметается огонь. И в том полете умиранья, И в глубь упрятанной тоски Он воспаряет над мирами, Он торжествует по-мужски. Пусть ухмыльнется кто-то: «Бредни…», Есть упоение, заметь, Своим дыханием последним Еще живущее согреть. 1978

2. Кровавые росы

ЗЕМЛИ НЕМАЯ НИЩЕТА

Земли немая нищета… Леса молчат навстречу бою. У пулеметного щита Трубач с холодною трубою. Во тьме вмерзал губами в медь, Бежал вперед под ярым градом, Чтоб первым смерть преодолеть Иль умереть с бойцами рядом. Возьми слова, переиначь, Но дело остается делом, — Ты звал на подвиги трубач, Я сам не трус и верю смелым. Я верю слову и свинцу, Что пробивают путь во мраке. Я верю нашему певцу В бою. На линии атаки. Карельский фронт, январь 1940

РЖАВЕЕТ КАСКА НА МОГИЛЕ

Ржавеет каска на могиле. Бежит дорожка к блиндажу. …Мы под одним накатом жили, Мы из одной жестянки пили… Что я жене его скажу?.. Алакуса, 1939

НА ФАНЕРНОЙ ДОЩЕЧКЕ КАРАКУЛИ

(Надпись на могиле медицинской сестры в Мется-Пирти)

На фанерной дощечке каракули Ни вьюга, ни дождь не смыли: «Все красноармейцы плакали, Когда ее хоронили…» Финляндия, 1939

МЫ В РАЗВЕДКУ УХОДИЛИ

Мы в разведку уходили. Ты сказал мне побратим: — Дело сделаем мы, или Богу душу отдадим. Я тебе тогда ответил: — Это славно и по мне — Походить на белом свете Не в обозе, а в огне. Пули ныли, будто улей, Мчалась снежная река, И ползли мы через пули, Неприцельные пока. И в начальном этом деле, Миновав передний край, Так мы оба пропотели, Что хоть каски выжимай. Наши пули рвались роем, Били мы из ППШа, Что ж, на то разведка боем — На кон ставится душа. Я врага не буду хаять, Он стрелял по нас ладом, И пылала ночь лихая, Ночь, закованная льдом. Уползали мы в ометы, Усмехались: «Догони…», Засекали пулеметы, Орудийные огни. Артиллерией отпеты На передней полосе, Санитарные пакеты Израсходовали все. Ты тащил меня из боя, Горевал: «Хотя б глоток…» Ликовал: «А мы с тобою Дело сделали, браток. В медсанбате, как у бати, И покуришь, и попьешь, И поплачешь на кровати, Коль от боли невтерпеж». Оклемался я и кое-как Вижу: печь… в палатке дым… И мигает мне на койке В красной марле побратим. …Громыхает канонада, И на рать уходит рать. Смерть вокруг. Кому-то надо За Россию умирать. 1978

СЛОЖИЛ БЫ СТРОЧКУ И СБЕРЕГ

Сложил бы строчку и сберег, Знал цену каждому словечку, Когда б привал на малый срок, Когда б коптилку или свечку. Но ничего в дороге нет. Визжат, давясь песком, снаряды. Слепой холодный свет ракет Колеблется от канонады. Толпой за нами смерть по следу И слово — пуле и штыку, — Но только так берут победу, И добывают так строку. Северо-Западный фронт, июнь 1941

МЫ ШЛИ НАЗАД, БЛЕДНЫ ОТ ГНЕВА

Мы шли назад, бледны от гнева. Штыки в крови. Нагрет металл. И пепел хлеба, пепел хлеба В глазах угрюмых оседал. Мы шли назад. А к нам из тыла Спешили в черный этот час Урала яростная сила, Твоя уверенность, Кузбасс. Гремят гранаты, бесноваты, И душу тяжелит вина — Мы пятимся… Но даль расплаты Полуослепшим нам — видна… Псков, 8 июля 1941

РЕКА

Кузьме Горбунову

Стоим в окопах у Ловати. Почти в траншеи бьет волна. В ознобе взрывов на закате Река угрюма и мутна. Ей долго быть чертою синей На картах Ставки и штабных, Пока врагов не опрокинем, Пока не вдавим в землю их. Солдату высшая награда, Чтоб ты струилась, широка, — И не рубеж, и не преграда, А просто — синяя река, В которой мирно мокнут сети, Куда, уздечкою звеня, Приходит мальчик на рассвете Поить колхозного коня. Ловать, август 1941

ПОЭТ

Степану Щипачеву

Мы жили с ним в блиндажике-землянке, На сене спали у костра вдвоем, Ползли сквозь ночь по выжженной полянке, Издерганной винтовочным огнем. Бежали, задыхаясь, на рассвете За танками ревущими, в огне. Глотая слезы, видели, как дети Без плача умирают на войне. …Благословен тот лес на перевале, Сырой блиндаж с коптилкой у виска, Где он слагал стихи, которых ждали Идущие под пулями войска. Валдай, 1941

В БЕСКРОВНОМ ПЛАМЕНИ РАССВЕТА

В бескровном пламени рассвета Поля пусты, земля в золе, В огне боев сгорело лето На этой северной земле. Дома истерзаны войною, И смерть обыденно близка, И голый тополь над стеною, Как жало ржавого штыка. За черным остовом завода Тропа опальная пуста, И пенят масляную воду Быки разбитого моста. Здесь враг прошел. Пожаром веет. И в горле — ярости комок. Кто ненавидеть не умеет, Тот никогда любить не мог. Северо-Западный фронт, 1941