Синие цветы I: Анна

– Нет. Он знает про тебя.

– Знает? – удивилась я. Своим предыдущим Науэль про меня не рассказывал. – И как он к этому относится?

– Как и ко всему остальному – адекватно.

– Ты уже почти два года с ним, – «…и шесть лет со мной», – добавила я мысленно. – Рекорд. У него так много книг, или ты так медленно читаешь?

Науэль приподнял брови. При мне он ни с кем другим не протянул дольше месяца. Видимо, тот психиатр действительно хорошо ориентировался в темных закоулках человеческих душ, если смог сладить с неуживчивым Науэлем. Их отношения были особенными, они пошли Науэлю на пользу, что поначалу меня радовало, а потом начало вызывать гложущее беспокойство. Как будто мое пребывание в жизни Науэля теперь под вопросом.

– Который час? – я приподнялась, как всегда после «цветов» ощущая себя совершенно разбитой.

– Почти пять, – Науэль не носил часов, но внутреннее чувство времени его редко подводило.

До смерти хотелось курить. Я села на кровати и застегнула на груди платье, которое, должно быть, расстегнула сама в агонии прорастающих цветочков. Наверное, оголись я полностью, Науэль и тогда не обратил бы внимания. Когда я наклонилась обуться, в голове качнулась боль. Я ощущала себя помятой, как лист бумаги, брошенный в мусорку.

Свет в вестибюле был приглушен. Портье отсутствовал, и Науэль оставил ключ на стойке. Я посмотрела на настенные часы. Без десяти пять.

– Как тебе это удается? Ты же почти всю ночь провалялся среди синих видений.

– Жизнь уныла. С тоски отсчитываю минуты.

Его шутка мне не понравилась. Любой момент этой ночи был лучше пустых дней, ей предшествующих, но это не отменяло мое разочарование. Науэль говорил, что я отношусь к тем немногим людям, в компании которых ему удается ослабить свою бдительность и опьянеть. Наверное, поэтому при мне он норовил закинуться синими таблетками – они торкали его по полной. Пока он сидел в зрительном зале, наслаждаясь галлюциногенным спектаклем, я за сценой вдыхала столетнюю пыль и глупо моргала от обиды.

Мы вышли на улицу, и я съежилась от промозглого холода. Науэль спрятал руки в карманы. Он выглядел сонным, двигался и говорил медленно, но в целом казался вполне довольным жизнью. Досада, поселившаяся в моей душе несколько месяцев назад, пробудилась и царапнула меня изнутри.

– Ты как будто нарочно, – произнесла я с раздражением, сорвавшись на противоестественную для меня наглость. – Придумал, как занять себя, лишь бы не обращать на меня внимания.

«Я надоела тебе?» – хотелось мне продолжить, но я закусила губу. Что я буду делать, если получу утвердительный ответ? Мне достаточно только представить себе это, чтобы впасть в панику.

Науэль как будто не слышал. Мимо проехало пустое такси, но он и его не заметил, поглощенный своими размышлениями. Он думал не обо мне.

– Его жена все-таки редкостная тварь. Порой подозреваю, что еще большая, чем я. Недавно свезло встретиться. В магазине одежды, ага. Моем любимом. Надо же, у нее имеется подобие вкуса. Она начала вопить на меня. Мне это быстро надоело, и я сказал: «Отвали, сука». Она в ответ назвала меня блядью. Точнее, раскрашенной блядищей, – голос Науэля тек медленно, расслабленно, в нем искорками поблескивала ирония.

Я представила себе эту сцену – скандал среди шмоток, которые стоят столько, что я не могу себе позволить даже видеть их во сне. Эта тетка кричит на Науэля… все на них смотрят… Уверена, он наслаждался каждым моментом. Она напала не на того.

– И я сказал ей: если она сука, а я блядь, какие у нас могут быть друг к другу претензии? Или это внутривидовая конкуренция?

Я отстала от него, чтобы прикурить. Светало… Пятница ушла, и началась суббота, пустая и белая, как поляна, засыпанная снегом. Я не любила субботы. Вот бы в неделе остались одни только пятницы…

Науэль оглянулся и наморщил нос.

– Это выглядит так, будто не ты куришь сигарету, а она тебя. Держит до упора, пока не обожжет тебе губы.

Я затянулась с болезненным удовольствием.

– Молчал бы.

– Я брошу свое маленькое развлечение. Как только ты бросишь свое.

– Ты никогда не завяжешь, – возразила я с унылой обреченностью.

– А ты всегда будешь пахнуть как пепельница, – копируя мой замогильный тон, заявил Науэль.

Мне не хотелось разговаривать. Я переживала завершение встречи, оставившей неутоленную тоску, и горло спазматически сжималось. Наверное, мне было бы лучше, будь я уверена, что увижу Науэля снова.

– Она приезжает к нему и скандалит. Они уже два года в разводе, а она до сих пор убеждена, что имеет право решать, что ему делать со своей жизнью. Он, видите ли, позорит ее своим поведением, – Науэль усмехнулся. – Тупая, ожиревшая стерва. Да она одним своим видом позорит себя больше, чем он ее, даже если б попытался отсосать собственный член посреди белой улицы. Когда он, несмотря на все вопли, перестал впускать ее в дом, она начала приводить с собой дочек. Их-то он не станет держать у закрытой двери. Девочки прелесть. Все в мамулю. Уже – вот такие жопы, – Науэль закатил глаза. – Все это лишний раз доказывает: лишние связи – лишние проблемы.

Я не была готова в тысячный раз выслушивать рассуждения Науэля на тему «семья как абсолютное зло». Слезы подступили совсем близко. Как бы не разрыдаться перед ним – прямо здесь, прямо сейчас.

– Давай по домам, – вдруг выпалила я. Стоило этим словам сорваться с моих губ, как я сразу пожелала взять их обратно, но Науэль уже кивнул:

– Хорошо.

Один за другим гасли фонари. Их бледно-розовые плафоны своей формой напоминали бутоны. Свет скользил по гипсовым завитушкам, украшающим гладко оштукатуренные белоснежные стены домов. Это был респектабельный район, квартиры в нем стоили бесконечно дорого. Когда я оказалась здесь впервые, меня поразил контраст этих элегантности и чистоты с серой неряшливостью закоулков, привычных мне. Я всегда жила в бедности; выросла в разваливающемся домишке, таком тесном, что в нем мы ощущали себя как в обувной коробке, и таком ветхом, что странно, как крыша не обрушилась нам на головы. Дом Янвеке, хотя и двухэтажный, был далек от роскоши. Как всегда на белых улицах, я ощутила себя неуместной и никчемной, и была рада спрятаться в такси, которое подозвал Науэль.

Мы ехали тихо, без тряски, словно парили над ровным асфальтом. Сидя на заднем сиденье, я смотрела в окно, отвернувшись от пушистого затылка Науэля, сидящего впереди. К белизне неба добавился розовый – тусклый грязноватый оттенок. Я не понимала, почему у меня глаза на мокром месте. Когда-то встречи с Науэлем делали меня счастливой… почему теперь нет? Произошедшее сегодня я не могла ни разжевать, ни проглотить. Оно жестким комом застряло у меня в горле. Белые изящные дома сменились серыми коробками без изысков. Дорога сузилась, показались облупленные заборы. Какое преображение. Я невесело усмехнулась.

– Остановите здесь, – обратилась я к таксисту.

Выбравшись из машины, я оглянулась на Науэля с отчаянной надеждой, что он попытается уговорить меня остаться. Но он только флегматично посмотрел на меня, опустив стекло. Мы как будто бы уже расстались, и здесь присутствовал не он, а лишь воспоминание о нем.

– Мне нужно пройтись, – объяснила я и нервно скрестила руки на груди.

– Понятно, – взгляд Науэля проваливался сквозь меня. – Пока.

– Пока, – ответила я, чувствуя, как в груди раскрывается рана, но такси уже отъехало.