Синие горы
Шрифт:
Выпытав у батюшки, что показал снимок, старик успокоился. Хоть и медленно, но у батюшки тоже шло на улучшение. Старый шофёр записал номер сотового своего «Бога», сделал ему напоследок строгое внушение относительно уныния и, помявшись неловко, заговорщицким шёпотом спросил:
– Ты мне, отче, скажи, как мне бабку в рай пристроить? Чо сделать, штобы попала в хорошие условия, а? Не сейчас, конечно. А на перспективу? Я-то точно попаду в ад. Ругался, курил, выпивал, знамо дело. Собак брошенных подбирал, правда. Голодных кормил, когда подвозил. А она у меня – чистый ангел. А там, можа, какая тонкость есть, раз сделаешь это – и в раю? Жалко будет, если она в преисподнюю. Она ж такая. Как тебе сказать… Ээ, не поймёшь ты, батюшка… Да
Синие горы
Август пришёл в деревню на вкрадчивых мягких лапах, как разнеженный кот. Грелись на солнцепёках кабачки, наливались оранжевым тыквы, и только-только зарделись щеками первые ранетки, манящие к себе шкодливую пацанву. Июльский жар сменился спокойным умиротворением засыпающего лета. Ближе к вечеру село заливал золотистый предзакатный свет. Черёмушные кусты расправляли повисшие в жару листья, а мелкая животина спешила от речки к дому, слыша призывное бряканье вёдер с кормом. Убыстряет шаг и Людмила: задержалась в магазине с разговорами.
– Ведро инигрета съела, а я вонатый, – гнусит Толька, подскакивая рядом с соседкой. Зовет он её без затей – «Людка», хоть она постарше его матери. А если уж совсем точно, то в возрасте «ягодка опять». Сорок пять нынче стукнет.
Людмила торопливо идёт от магазина к своему немалому хозяйству, а Толька – соседский парень, привычно провожает её до дома. Ягнята ещё на полпути встречают, нетерпеливо блеют и спешат следом, как собачонки.
На привычный вопрос Тольки про дела она рассмеялась:
– Каки дела, сосед? То работа до пота, то наешься, да пузо заболит.
Тут Толька и выдал про «инигрет». Интересный он, Толька. Вроде дурак дураком, куда уж денешься от диагноза. Потому за глаза и зовут «Толька-дурачок». «Рояль» в деревне не зря появился, таких музыкантов ещё нарожают, не приведи бог. А как скажет – диву даются люди. Всё в тему и по делу. Вот и тут: ведь наворотила вчера Людмила винегрета в охотку. Литра на три кастрюля была, так всю её до верха настрогала. И подъедали этот винегрет целый день, да она ещё и селёдочки бочковой прикупила. С докладом про меню по улице не бегала, а Толька, как в воду глядел, взял и выдал. Так-что, сама «вонатая», что правда, то правда. Так Толька виноватых называет.
Работа у Тольки ежедневная и важная, как раз по его развитию. Целый день мечется от магазина по улицам: встречает и провожает покупателей по домам. Старухам сумки поможет поднести, заглядывая в лицо, смеётся, одергивая свою синюю в клетку рубаху. У каждой интересуется, как вот сейчас у Людмилы:
– Каво купила? Сама всё съешь? Паря, ты скупая!
– Ты бы женился да не скакал, как жеребец. И баба тебе будет чо-то куплять.
– А чо? Вырасту – женюсь. Женюсь, дети пойдут. А чо такова? – расцветает он в улыбке, вытирая рукавом под носом. Несмотря на лето, там вековечная сырость.
– Дак ты сначала сопли уйми, – незлобно посмеялась Людмила. – С соплями разве найдёшь жену? Тебе такую надо?
– Иди ты! Все нашли, даже пьяницы, пашто я не найду, – озадачивался он, расстраивался и, развернувшись, снова хлёстко шагал к магазину встречать нового собеседника. Край криво застёгнутой рубахи летел за ним раненой клетчатой птицей, дёргался, не поспевая за шагом.
Несмотря на совсем детский умишко, он в свои девятнадцать про невесту не для красного словца говорил. И женился бы, если бы его тайные желания читали. Да кто это в деревне дурачков всерьёз понимает? И про пьяниц не просто так. Оба родителя были выпивохи со стажем. И, по-хорошему, зашить надо было рот суровой ниткой обоим, да и родилку мамане ниткой прихватить, чтобы не рождались больше ущербные толяны. Да вот задний ход в таких делах не придуман.
«А зря», – думала Людмила, открывая калитку в свой двор. Двор был как двор. Обычный, деревенский,
с курами, коровами, пустыми и полными вёдрами. Но Людмилка точно знала: в этом доме живёт счастье. И измеряется оно не количеством коров и не копяками сена в зиму, и даже не колхозной зарплатой. Счастье тихое, никаким безменом [4] его не взвесишь, метрами не измеришь. Это её Алексей. Любит он её с самой молодости. И хоть нынче вместо тонкого её стана теперь погрузневшая фигура и руки, как грабли, а чувства с Лёшей у них прежние. Даже не верится, что им давно за сорок. По сей день с поля ей тайком цветы привозит, чтобы дети не увидели. По сей день просит, чтобы воду сама не носила: всё думает, что ей что-то может повредить. А куда беречь? Скоро уже внуков можно ждать. Лишь бы с ним, с Лёшей, всё нормально было, потому что без него ей ни один день не в радость. Трактористы в жизни своей, кроме кабины да пыли, мало радости видят. И горько им аукается поле колхозное. Пару раз пенсию получил – и нет тракториста. И хоть Лёше до пенсии ещё долго, а Людмилка уже переживает: не захворал бы.4
Безмен – простейшие пружинные весы.
По пути к крыльцу задрала повыше палку, поддерживающую верёвки настиранного белья. Под тяжестью мокрых вещей они провисли, но длинная жердина высоко взмётывала постирушки. Полоскались на ветру ярко-красные платки и платья, синие мужнины рубахи, будто это вовсе не двор Людмилин, а какой-то океанский лайнер с флагами, как на картинке в журнале «Вокруг света». Сыновья, парни-погодки, сейчас в армии, поэтому всего две верёвки крест-накрест, а то бы и все четыре были.
Дочка Варя металась в огороде с лейкой. Судя по скорости, торопилась в клуб. Дорожки были столь же обильно залиты водой, как и грядки.
– Пашто столь воды-то расплескала? Опять, поди, по две лейки хватаешь? – ещё не услышав ответ, Людмила уже увидела за гороховыми джунглями отброшенную большую лейку. – Нельзя такую тяжесть тебе подымать!
– Да я только раз принесла по две, а так по одной, – отмахнулась дочка.
После перенесенной операции аппендицита родители остепеняли дочурку, но куда там: «Кто в деревне по одному ведру носит? Старухи да калеки. А тут ещё в клуб ансамбль приезжает! И по три ведра схватишь, лишь бы успеть полить и собраться», – думает девчонка, вытягивая из бочки очередную лейку. Грядки кажутся бесконечными: помидоры, морковка, укроп, вислоухие плети на огуречной грядке, под которыми полёживают зелёные колючие красавцы. По пути, между делом, Варюха схрустела уже два огуречка и даже вытащила из земли морковку. Пока маленький хвостик, чуть побольше пальца на руке, и Варька, оглянувшись на окна дома, тут же сунула недоросля обратно в грядку.
– Варька! Ты ж уже большая! Когда умишко-то нарастёт? – кричит от веранды мать, заметив совсем уж детскую дочкину проделку:
– Ей же ишо месяц наливаться!
Покончив с поливкой, Варя рванула в дом собираться. Деревенские сборы без особых затей: ноги в бочке вымыть, пятки мочалкой оттереть. В баню забежать, голову бегом помыть. Найти в шкафу платье понаряднее, перетянуть талию тоненьким ремешком. А потом выскочить в ограду с расчёской и прямо под лучами вечернего солнышка досушить волосы.
И, если мать успеет остановить, забежать на кухню и что-то сжевать, уже на ходу. Варюха уже не восьмиклассница, а студентка техникума. Да не просто студентка-второкурсница, а отличница и на этих каникулах попробует поступить в институт! В клубе у неё сегодня будет самый настоящий городской наряд: пышное платье и высокие каблуки-сабо. Лишь бы пятки не подвели. Грязь с грядок – дело въедливое!
Крутанувшись перед зеркалом, звонко процокала Варюха по крылечку.
– Я из клуба к бабушке ночевать уйду. Обещала ей. Слышь, мам?