Синие стрекозы Вавилона

Улица — она всем открыта, и счастливым, и несчастным: гуляй, девка, пока ноги не стопчешь. Поглядела Элси налево, поглядела направо. И наскочила на нее компания развеселая, все в краденых, нараспашку, шубах, у всех рожи с дорогущего вина румяные, сладостной горечью пожаров от волос их растрепанных несет. Обступили со всех сторон и загалдели разом:

— Иди с нами, сестра!

— Нергал пришел в Вавилон, сестра!

— Мы ищем Нергала, сестра!

— Будь нам сестрой, сестра!

Элси растерялась. И кто, интересно, такую шутку с ней проделал: только что были все эти люди ей незнакомыми, да и пожалуй что страшноватыми, и вот уже — пожалста! — все родные, будто век с ними прожила. Как это получилось, не поняла. Только улыбнулась им застенчиво, руку протянула.

— Хорошо, пойду и я с вами Нергала искать.

Ах, как счастливо засмеялись они! Как радостно за руку ее схватили! В тесный свой круг втянули, шубой обернули, вина в рот влили, чтобы жарче было, и потащили вперед по улице, туда, где весело стекла звенели и растревоженные голоса доносились, словно чайки кричали.

И стала кроткая толстая Элси вместе со всеми лавки громить, холуев убивать и женщин холуйских под ноги мятежникам бросать. Разом и Марк позабылся, и нищее житье в Колодце, и даже то, что за работу им Верховный Холуй так и не заплатил, хотя обещался расчет дать сразу по одобрении моделей. А акт приемки-сдачи до сих пор у Младшего Холуя в ящике стола лежит. Печати нет.

Все это будто во вчерашнем дне осталось, а завтрашний — настанет ли завтрашний? Праздник пришел на улицу.

Добралась развеселая толпа и до офиса той фирмы, что хуями промышляла. Для начала в магазин вломились, что напротив помещался. Сверкал витринами, манил колбасами и ветчиной, весь надписями облеплен: и цены-то у нас умеренные (вранье), и товар-то у нас отменный (меньшее вранье, но все равно вранье), и обслуживание-то у нас по высшему разряду (а вот это уже вранье беспардонное — хамили в Вавилоне, хамят и хамить будут, на то и столица царства преславного). Сочли магазинчик наглым и в силу того привлекательным.

По витрине палкой ахнули — разлетелась витрина. Вбежали, по прилавкам — бах! Прилавки вдребезги. Похватали в упаковках нарезки колбасные, банки консервные с неведомыми продуктами, все ножами изрезали, погрызли: вкусно.

Петь принялись.

Хвала тебе, Нергал, врагов убивающий.

Хвала тебе, Нергал, отныне и вечно.

Хвала тебе, Нергал, утоливший голод наш.

Хвала тебе, отец наш, любовник женщин наших.

О! Хвала тебе, Нергал!

И сказал кто-то, пока остальные дыхание переводили:

— И Нану воспеть надлежит. Ибо какой убийца без любовницы? И кто успокоит отца нашего кровавого, когда наступит ночь? Кто обнимет его одной рукой, а другой коснется дивного члена, чтобы вновь родился Нергал в богатом лоне Вавилона?

И закричали все:

— Слава Нане возлюбленной! Хвала матери нашей многогрудой, с пышными бедрами!

Набрали колбас, сколько в руках помещалось. Элси подозвали. Румяной стала Элси, раздобрела за тот день, что стекла била и ела все что ни попадя. Сказали ей:

— Ты будешь нашей Наной!

Тотчас же сняли с нее всю одежду. Нагая, прекрасной показалась им Элси. И не было в ней смущения, когда стояла на кассе разгромленного магазина, только от прохлады ногами перебирала — зябко на металле стоять. Омыли ее вином красным, обтерли полотенцами благоуханными. Облачили в чулки кружевные белые, в юбку длинную, с оборками, в разрезах, а грудь пышную оставили обнаженной. И стали колбасами всю обвешивать: славься, Нана Колбасная! Точно новые груди, бесчисленные числом, повисали на пышном теле Элси колбасы. Стала она как бы Наной, щедро питающей матерью. Взяли ее на руки, понесли по магазину, битыми стеклами хрустя, на улицу вынесли. Расставила ноги пошире, чтобы прочнее стоять, вина красного выпила, волосы золотые разметала по новым своим грудям.

И все подходили к Нане и груди ее целовали и ели, и не иссякала щедрость грудей наниных.

И хохотал Нергал, который все это видел, возвышаясь над крышами.

Хвала тебе, Нана Многогрудая!

Хвала тебе, Нана Колбасная!

Хвала тебе, мать нашей сытости!

Накорми нас, ты, чье лоно не знает усталости!

Накорми нас, сестра Эрешкигаль!

Накорми нас в Эанне, да не иссякнет

пища для наших уст.

Со всех сторон тянутся к преображенной Элси руки, хватают ее за плечи, за бедра, рвут с нее белые кружевные чулки. И смеется Элси, потому что стала она как Нана, не иссякает ее плодородие.

Жадные губы шарят по ее телу, откусывая съедобное, а иной раз и кожу гладкую элсину прихватывая. И вдруг среди многих из тех, кто подходил и прикладывался, Марка она узнала. Склонил русую кудрявую голову, меж колбасных грудей лицом зарылся, белыми зубами соска коснулся. И глянул искоса взором озорным.

— Марк! — хотела было крикнуть Элси, но вспомнила о том, что она — Нана, и смолчала. А Марк улыбнулся ей и в толпе исчез.

Тотчас же старая тоска нахлынула. Потянулась туда, куда суженый скрылся, но какое там — нет его, как не было.

По сторонам поглядела. И увидела вдруг, что с крыши соседнего дома — как раз того, где офис размещался и где Верховный Холуй, по всем подсчетам, засел, — на нее оптический прицел смотрит. Рукой показала — там, там! Рот уже раскрыла, чтобы сказать, как толкнуло ее что-то прямо в сердце.

Красное пятно расплылось по белой тонкой коже, там, откуда настоящие элсины груди смотрели. Откинуло Нану Колбасную на руки возлюбленных ее, и упала Элси.

Сперва не поняли: что такое с Наной? После же увидели, что мертва она. Гневом разгорелись. Да что же это такое, друзья? Богиню нашу, кормилицу, убили! Не простим! Отомстим! Омоем камни улицы этой черной кровью врагов наших, да прорастет трава сквозь плиты, да взломают их деревья с плодами ядовитыми.

Бросили мертвую Элси на мостовой и туда устремились, где подлец с винтовкой засел. Пока бежали, еще двоих потеряли — снял метким выстрелом. Но остальные в дом ворвались, чтобы расправу учинить.

А Элси лежать осталась. Ноги в порванных чулках раскинуты, все тело надкусанными колбасами обвешано. Кровью колбаса заляпана, будто живая то плоть была. Будто и впрямь была убитая девушка Наной Многогрудой, а не сироткой из Мармеладного Колодца. И золотые волосы элсины в грязной луже плавали, потускневшие теперь навсегда.

В офисе, разумеется, никакого снайпера не обнаружили. Все перерыли, сейф вскрыли (нашелся умелец). Из сейфа два тощих мешочка с серебряными сиклями на общую сумму в сто сорок три сикля вытряхнули и восемнадцать пивных бутылок — на черный день Младший Холуй их берег, что ли? Наконец, и Холуев нашли — обоих! В шкафу прятались, неизобретательные люди. Выволокли за шиворот, с особенным удовольствием порвав на одном из них ослепительно белый ворот рубашки. Кто таковы?

— Младший Холуй.