Синий аметист

Грозев провел в дремоте два-три часа, то погружаясь в быстрые беспокойные сны, то внезапно просыпаясь. Не открывая глаз, он ощущал, что в комнате становится светлее.

Вдруг совсем близко запела труба. На нее откликнулось еще несколько из биваков на равнине.

Борис открыл глаза. Напротив него два офицера с заспанными лицами и прилипшими ко лбу волосами обували сапоги. Грозев повернулся. Сосед его тоже встал. Сидя спиной к нему, он тщательно завязывал галстук перед маленьким зеркальцем, поставленным в ногах. Было видно, что он бородат; борода его была такого же светло-каштанового цвета, что и волосы.

Завязав галстук, он еще раз посмотрел на себя в зеркало, потом положил его рядом с собой и медленно повернулся.

Грозев оцепенел. Это был Анатолий Александрович Рабухин. Рабухин тоже узнал его. На лице его отразилось удивление, но он сохранил полное спокойствие и, слегка кивнув Грозеву, сказал по-французски:

— Доброе утро, мсье!..

— Доброе утро, — смущенно отозвался Грозев и сел на подстилке. Турки напротив молча одевались, пыхтя, завязывали шнурки своих бриджей.

Грозев чувствовал, что ему необходимо время, чтобы опомниться от неожиданности. Роясь в саквояже, он обдумывал, как ему вести себя. Затем встал, надел пиджак.

В эту минуту его сосед, уже совсем готовый, приблизился к нему и сказал ясным спокойным голосом:

— Разрешите представиться, мсье: Андре Морисо, корреспондент венской газеты «Дер Штерн».

С трудом сдерживая радость, Грозев тоже спокойно произнес:

— Жан Петри, корреспондент газеты «Курье де л'Орьан».

Они пожали друг другу руки, и в этом мужском рукопожатии выразили свою благодарность счастливой случайности.

Обернувшись, Рабухин взял свой маленький кожаный саквояж, поправил галстук и обратился к Грозеву:

— Я думаю, неплохо было бы сразу отправиться на вокзал и выяснить, каковы на сегодня возможности.

— Я готов, — отозвался Грозев.

Турецкие офицеры еще суетились, снуя по комнате. У дверей Рабухин повернулся к ним и сказал:

— До свидания, господа… Благодарю вас…

На его слова отозвался лишь один сероглазый офицер в глубине комнаты.

Они вышли на улицу. Миновали площадь и, свернув в сторону от обозов, остановились. Радостно глядя на Рабухина, Грозев спросил:

— Как вам удалось сюда пробраться, Анатолий Александрович?

— В качестве журналиста… — Рабухин улыбнулся и еще раз сердечно пожал протянутую ему руку. Затем в свою очередь поинтересовался:

— А вы с какой здесь целью?

— По велению той же благородной профессии, — слегка поклонившись, ответил Грозев.

— Значит, мы с вами коллеги, — засмеялся Рабухин. — Тогда в Пловдиве мы не смогли поговорить. Я подумал, что неудобно к вам обратиться, и не ошибся. А сейчас, проезжая через Бухарест, тоже не смог поговорить о вас с членами болгарского комитета. Была такая спешка, что просто голова шла кругом. И вот где нас снова свела судьба — в центре Болгарии, в разгар войны… Поистине — мир тесен!..

Усевшись на куче камней, Рабухин сказал:

— А теперь рассказывайте!.. Расскажите мне все…

Борис сел рядом. Биваки были далеко отсюда, вокруг — ни души.

— Что вам рассказать… — Грозев сцепил пальцы рук между колен. — Работа в Пловдиве идет с трудом. Убитых не воротишь. Можно рассчитывать лишь на единицы — тех, которые спаслись или бежали из заточения. Верно, в связи с войной, с переходом русских через Дунай энтузиазм у людей растет, но это еще не означает организации или возможности согласованных действий. Возле Аджара и хасковских сел появились отряды повстанцев, но связи с ними мы не смогли установить. В Пловдиве сейчас паника, и если бы у нас было достаточно сил, многое можно было бы сделать. Все это заставило меня попытаться вступить в контакт с вашими войсками, сориентироваться в обстановке и потом снова вернуться в город.

Рабухин молча слушал.

— После восстания, — произнес он. когда Грозев умолк, — я тоже был пессимистом в отношении боевого духа в Болгарии. Сейчас война доказала, что я ошибался. По всему пути от Дуная досюда к нам присоединялись ваши добровольцы. Через Балканы мы переходили, как в своей стране: нам показывали каждую тропинку, каждую засаду. Порой не было никакой необходимости в разведке. Так что вы не должны отчаиваться.

Вынув сигареты, Рабухин предложил Грозеву. Сам тоже закурил.

— Вы говорили о повстанческих отрядах в районе Хасково, — продолжал он. — Мы тоже получили от пленных сведения о таких отрядах. Они доставили туркам немало неприятностей в Гюмюрджине, у Дедеагача и на железнодорожных станциях возле Одрина. Полковник Артамонов послал меня сюда, чтобы я установил связь с этими отрядами и использовал их помощь для продвижения наших войск.

Рабухин на миг умолк, глядя на низкие облака на горизонте.

— Но сейчас происходит нечто неожиданное, — продолжал он, стряхивая пепел с колен. — Со вчерашнего дня Сулейман-паша концентрирует свою армию здесь и на станции Карабунар. Генерал Гурко не предполагал этого и твердо решил прийти в Одрин раньше турок. Вероятно, Сулейман-паша подготавливает наступление на юг. Я непременно должен сообщить об этом нашим. Вот почему я решил вместо того, чтобы продолжать свой путь на юг, вернуться обратно и ночью перейти линию фронта.

Грозев улыбнулся:

— В таком случае нам с вами по пути…

Со стороны вокзала послышались выстрелы. Солдаты в ближайшем биваке вдруг пришли в движение и бесформенной синей массой понеслись к железнодорожной линии. К выстрелам присоединился невообразимый шум и яростные крики. На равнине тревожно забили барабаны.

Грозев и Рабухин недоумевающе переглянулись и, не сговариваясь, поспешили к вокзалу. В конце перрона их обогнал сероглазый офицер, с которым они ночевали в одной комнате. На бегу он бросил им на ломаном французском:

— В Карабунаре русские…

Сердце у Грозева дрогнуло, он чуть не задохнулся.

— Подождите, господин офицер! — любезно окликнул турка Рабухин. Тот приостановился. — Куда вы сейчас направляетесь?

— В Карабунар… Выезжаем тотчас на военной повозке…

— Не взяли бы вы нас с собой? — спросил Рабухин, приноравливая шаг к бегу турка. — В этой суматохе нам вряд ли удастся найти другой транспорт.

Турок глянул на него своими ясными глазами:

— Быстрее, вон повозка — за вокзалом.

В эту минуту суматоха стала невообразимой. Ржали лошади, люди с криками метались по перрону, осаждая вход в здание вокзала, пронзительно, словно обезумев, гудел паровоз.

В повозке было еще двое офицеров, на дне лежали кипой артиллерийские планшетные карты.

— Скорее! — крикнул офицер, и все трое вскочили в повозку.

Возница — крупный пожилой солдат — дернул вожжи, и, круто повернув, повозка понеслась на север, к Карабунару.

17