Синтез

— Это её внучка, — вздохнул Акира, — Максим…

— А давно ты берешь интервью?

— Я его уже три недели пытаюсь взять.

— Но отвлекает кто-то, не пускает…

— Я её боюсь, — наивно-испуганным тоном проговорил Акира.

— Кого, внучку?

— Максим, послушай…

— Да ладно тебе, — Максим рассмеялся, — мне-то что, в самом деле.

— Кстати, а ты не хочешь пойти куда-нибудь перекусить? Тут недалеко ресторанчик неплохой есть. Я угощаю, — вдруг предложил Акира.

— Я взяток не беру! Хотя, конечно, не против. Учитывая, что день пропал, необходимо скрасить вечер. Там всё и расскажешь? Да? Да шучу я. Вообще, я смотрю, хорошо быть стажером-журналистом. — Тут Максим заметил за собой, что манера его разговора с Акирой такая, будто они знакомы уже вечность и представляют собой не иначе, как друзей-не-разлей-вода. «Да ну и пусть», — подумал он и продолжил, уже обращаясь к этому другу: — Только, мне бы зайти переодеться, а то я мятый весь какой-то.

— А что случилось?

— Да не стоит того, чтобы об этом рассказывать. — Максим подумал и, ухмыльнувшись, добавил: — Кстати, чуть не забыл, ресторанчик — это конечно заманчиво, но мне тут рекомендовали не злоупотреблять алкоголем, так что даже не знаю, как мне быть. Я же теперь не пью…

Часть III. Глава 2

— Наливай, «Куросава»! — довольно таки уверенно произнес Максим, обращаясь к Акире. Двадцать минут он терпеливо наблюдал, как на фоне стоявшего перед ним пустого бокала, коньяк искрился в бокалах его собеседников. С Максимом и Акирой за столиком сидел Антонио Маркес. Они встретили писателя по пути в ресторан и предложили ему присоединиться к ним в столь необычном, как он сам выразился, для понедельника мероприятии. В виду предварительного заявления Максима о воздержании, он поначалу отказался от принятия спиртного, но пожалев об этом, решил всё же прибегнуть к легкому утолению эмоциональной жажды.

— Я Такеши, — весело парировал Акира, подхватив графин с коньяком.

— Ну, хорошо. — Максим на мгновение задумался. — Это серьезно?

— А что тут такого? — удивился Акира, разливая коньяк по бокалам.

— Да, ничего, в общем-то, одни совпадения… и почему ты не пьёшь саке?.. Ну, да ладно.

— Вы всё пытаетесь проводить параллели? — поинтересовался Маркес у Максима.

— Да я не то чтобы пытаюсь, они непроизвольно проводятся, — ответил Максим, — предлагаю, раз я передумал бросать пить, выпить за параллели!

— Что ж, можно и за них, — поддержал Акира.

— И это будет везде! Вы понимаете, о чём я? — заметил Маркес Максиму.

— Не совсем, — признался Максим.

— В целом, как я понял из бесед с Полански, мы с вами находимся, если говорить о настоящем моменте, в одинаковых циклах.

— Циклах? — полюбопытствовал Максим, — вы придерживаетесь теории цикличности истории.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, скажем, если согласно Шпенглеру — обязательный повсеместный переход от культуры к цивилизации. О том, что мир можно рассматривать как природу и как историю. Первое можно описать математикой, второе аналогией. Описывая историю, мы набираем бесконечное количество её форм, совокупность которых представляет собой культуру, та превращается в цивилизацию, которая в свою очередь гибнет… как-то так…

Марксес с Акирой одновременно удивлённо смотрели на Максима.

— Ладно, не слушайте… — осёкся тот. — Так о чём вы?

— Ссылаясь на рассказы Полански, могу заметить, что национальный вопрос, коим обременено ваше общество, нам, в частности, мне, представляется абсурдным. Вдуматься хотя бы в выражение «Право наций на самоопределение». Надо же, какое одолжение делает какой-то нации, судя по всему, другая нация. Ну, не абсурд ли? Вот представьте себе дом, обычный жилой дом. В один момент какая-то семья решила самоопределиться и заявить о своей исключительности, заблаговременно образовав некую ячейку путем объединения членов этой семьи. Возможно, в пределах лестничной клетки это покажется целесообразным, как целесообразность присутствия уникальности в каждом индивидууме. Но вот, эта семья объединилась с семьями на этой самой лестничной клетке, и они создали нечто, придумав себе свою исключительность, исключительность, основанную на принадлежности к данной лестничной клетке, или даже, не исключительность, а отличие ото всех остальных клеток. Внутри подъезда это покажется непонятным, в доме неинтересным, на улице смешным, в городе в это никто не поверит. Принадлежность к нации подразумевает наличие Родины. Можно ли назвать лестничную клетку Родиной, даже, если ты родился на ней и питаешь к ней необъяснимую привязанность, живя и общаясь с целым Городом? Думаю, можно. Но как тогда назвать дом, в котором ты родился, улицу? Можно как угодно символизировать понятие Родины, равно как и нации, но на деле, ничего, кроме, возможных внешних отличий, людей не разделяет. Разве можно предположить, заглянув в будущее, где космические корабли путешествуют по галактикам, что астронавт, общаясь с представителями других планет, говоря о доме, подразумевает что-то иное, кроме Земли.

— Итак, все люди братья! За космополитизм! — резюмировал Максим, поднимая бокал. Он уже снова ощущал приятную легкость во всем теле.

— Ну, может, и не братья, но, во всяком случае, не по причине разнообразия наций. А эти бесконечная рознь, эти национальные войны…

— Так, что касается войн! — решил объяснить Максим, — на мой взгляд, война — это сугубо коммерческое мероприятие. Сама жизнь это коммерческая сделка в определённом смысле… а война, как способ изменения этой самой… что-то я не расположен к дискуссиям такого рода. — Максим примолк, но тут же рассмеялся. — И оставим его. У меня уже лирические ноты по всему телу…

— Кого оставим? — наконец спросил Акира, начинавший путаться в обрывочных размышлениях Максима.

— Всё, хватит, — Максим вздохнул, — но я не о коньяке. Кстати, он закончился.

— Официант! — позвал Акира.

— Итак. Наций у вас нет, осталась лишь условность, — тем не менее, продолжил Максим, словно мгновенно забыв о том, что сам только что сказал. — Причем… нет, не могу представить. Допустим, в рамках одной только Европы — куда не шло, но весь мир! Вот это прогресс!

— То есть, вы считаете это прогрессом? — спросил Маркес.

— Не иначе!

— Давайте, выпьем! Я абсолютно ничего не понимаю, что вы такое говорите, — вставил Акира.

— Кстати, религиозный вопрос — не менее удачная находка для всякого рода спекуляций и тех же войн, развязываемых всё с той же коммерческой целью, — не обратив внимания на Акиру, продолжал Максим, на ходу сменив направление беседы.

— Религий у нас тоже нет, — заявил Маркес.

— То есть, у вас нет ни Бога, ни Дьявола, — отреагировал Максим, — что же у вас есть? Шутка…

— Вот как раз Бог и Дьявол у нас есть. Но не более того. У нас есть вера в Бога, но нет различий в способе выражения этой веры. У нас нет христиан, мусульман, иудеев, и прочих, у нас есть Вера…

— Это разве не религия?.. — перебил Маркеса Максим. — Ладно… Честно говоря, я стараюсь избегать вопросов, связанных с религией…

— Верой.

— Хорошо, верой. Я далёк и от того и от другого. Подождите, я точно помню, что видел церковь, католическую, православную и… мечеть.

— Это в прошлом, как и национальность. У нас были построены единые для всех церкви. Давно были построены. Сейчас это просто церкви для граждан города. А мечеть или костёл — это теперь музеи для всех.

— И вы ходите в церковь и также молитесь Богу?

— Лично я не хожу в церковь.

— Вы не верите в Бога?

— Вера и церковь это ни одно и то же…

— Ага, надо полагать, все же церковь у вас… — начал Максим.

— Хорошо, давайте отложим и тему веры на потом, — улыбнувшись, оборвал его Маркес.

— Согласен. Что ж, значит, по двум направлениям вы нас обогнали. Вы избавились от двух наиболее мощных причин одному человеку ненавидеть другого.

— Да, но этого недостаточно…