Синяя спальня и другие рассказы

Я молча страдала три дня, пока моя мама, не в силах больше выносить мое подавленное настроение, не спросила меня, в чем дело. С трудом, не глядя ей в глаза, я рассказала.

— Откуда ты узнала? — спросила она.

— Мне сказала Дорис. А ей — Артур Пенфолд. Его мать получила письмо от Агнес. — Я заставила себя поднять голову и посмотреть маме в лицо, но поняла, что ее взгляд направлен в другую сторону. Она ставила цветы в вазу, и руки ее, всегда такие ловкие, внезапно стали как деревянные. — Это правда?

— Да, это правда.

Моя последняя надежда умерла. Я сглотнула.

— А она… правда наполовину индианка — наполовину англичанка?

— Нет. Ее мать индианка, а отец — француз. Ее зовут Амита Шаброль.

— Будет ужасно, если он женится на ней?

— Нет. Ничего ужасного. Но это будет неправильно.

— Почему неправильно? — Я знала про акцент, про «топи», про отверженность в обществе. Но это же Ангус! — Почему неправильно?

Мама покачала головой, словно пытаясь подавить подступающие слезы или удержаться и не ударить меня по щеке…

— Потому что так не должно быть! Расы не должны смешиваться. Это… это несправедливо по отношению к детям.

— Ты хочешь сказать, несправедливо, что их дети будут полукровками?

— Нет, дело не в этом.

— Тогда в чем?

— В жизни им придется очень нелегко.

— Но почему?

— Ох, Лаура!Потому что! Потому что люди смотрят на таких сверху вниз. И обходятся с ними жестоко.

— Только плохие люди! — Я страстно желала, чтобы мама как-то утешила меня, дала понять, что уж она-то никогда не будет жестоко обходиться с маленьким ребенком-полукровкой. Она любила детей, особенно маленьких. — Тыне стала бы плохо с ними обращаться! — взмолилась я.

Мама в этот момент обрывала листья со стеблей роз и внезапно застыла. Она плотно сжала веки, словно пытаясь отогнать какую-то картину. Думаю, природная доброта призывала ее стать на мою сторону, но она слишком сжилась со своими предрассудками и была скована традициями, а такие оковы нельзя порвать в одночасье. Мне казалось, что она должна как-то защититься, объясниться, однако, открыв глаза, она просто продолжила составлять букет, вымолвив только:

— Это большая ошибка. Вот и все, что я могу тебе сказать. Особенно с учетом того, что Ангус — сын губернатора провинции.

— А его родители не могут что-то сделать?

Нет, они не смогли. Ангус и его невеста поженились без свидетелей в маленькой незаметной церквушке в бедной части Бараны. Родители Ангуса на церемонию не явились. Молодожены провели медовый месяц на горной станции в Кашмире. По возвращении Ангус уволился из «Айронсайда» и после нескольких неудачных попыток нашел себе скромную должность в фирме, принадлежавшей какому-то трудяге-тамилу. Они с Амитой переехали в маленький домик в районе, удаленном от британских резиденций. Началось их долгое изгнание.

Три года спустя, в 1938 году, они приехали домой. К тому времени Толливеры покинули Индию и навсегда поселились в своем особняке в Корнуолле. Они заметно постарели и отчасти утратили былую светскость. Сэр Генри проводил целые дни, работая над мемуарами и пропалывая цветочные клумбы. Леди Толливер ходила на рынок с корзинкой в руках и играла в маджонг по вечерам. Дейзи Толливер занималась благотворительностью и солировала на скрипке в местном оркестре.

Дорис вышла замуж за Артура Пенфолда; мы с Джесси были подружками невесты — в белых платьях из органди, подпоясанных голубыми ленточками. Тогда-то, на свадьбе, леди Толливер сообщила нам про Ангуса и Амиту.

— Он везет ее в Европу, в путешествие. Они поживут у ее деда и бабки в Лионе, а потом на несколько дней приедут к нам. — Ее лицо, покрытое густой сетью морщин, светилось радостью от одной мысли о сыне, и я подумала, как чудесно, что она может не скрывать эту радость, не бояться задеть чьи-то чувства или подвести мужа-губернатора. Я решила, что она наверняка довольна тем, что снова живет обычной жизнью, свободной от ограничений, которые накладывало на нее прежнее высокое положение.

— Я уверена, что он захочет повидать вас с Джесси. Он очень любил вас обеих. Я поговорю с вашей мамой, и мы постараемся как-нибудь это организовать.

Джесси к тому времени исполнилось четырнадцать.

— Ты будешь рада, — спросила я ее, — снова увидеть Ангуса Толливера?

— Не особенно, — пренебрежительным тоном бросила Джесси. — И мне совсем не хочется, чтобы он привозил сюда ее.

— Ты имеешь в виду Амиту?

— Я не хочу с ней знакомиться. Не хочу иметь с ней ничего общего.

— Потому что она замужем за Ангусом или потому что она полукровка?

— Полукровка! — хмыкнула Джесси. — Она — чи-чи! Не представлю, как леди Толливер согласилась принять их в своем доме.

Оглушенная, я молчала. Я могла бы понять Джесси, если бы ее терзала ревность, но такая злоба… Расстроенная, я развернулась и вышла из комнаты.

Было условлено, что леди Толливер и Дэйзи приедут вместе с Ангусом и Амитой к нам на чай. Назначенный день приближался, настроение Джесси нисколько не переменилось, и теперь я все больше боялась того, что может случиться. Я представляла себе Ангуса в поношенном костюме, сшитом кое-как местным портным, и его жалкую жену, плетущуюся позади. Что если она не умеет пользоваться столовыми приборами? А может, дует на чай, чтобы его остудить. Что если он уже устал от нее, стыдится своей жены и жалеет об их поспешной женитьбе? И его неловкость передастся нам — как смертельная, парализующая болезнь.

В тот день после ланча друзья пригласили нас с Джесси на пляж. Они захватили с собой корзину для пикника, чтобы там же выпить чаю, однако в три часа мы поднялись и распрощались и через поле для гольфа пошагали домой, с ногами, облепленными песком, и мокрыми купальными костюмами, переброшенными через плечо.

День был ветреный и жаркий. Мы шли по зарослям тимьяна, который, стоило наступить на него ногой, источал сладковатый мятный аромат. У церкви мы остановились, надели на ноги туфли и поспешили дальше. Джесси, у которой рот обычно не закрывался, почему-то молчала. Глядя на нее, я поняла, что она, скорее всего, вовсе не хотела быть такой злюкой все это время. Просто она сильно нервничала перед встречей с Ангусом и Амитой, так же как и я, — просто показывали мы это разными способами.

Мама была в кухне — намазывала маслом свежеиспеченные ячменные лепешки.

— Быстро наверх переодеваться, — скомандовала она. — Скорей! Я все разложила у вас на кроватях.

Сама она — как я успела заметить — была в льняном платье цвета бирюзы с мережкой и в синих стеклянных бусах, которые отец подарил ей на день рождения. Надо заметить, это был ее лучший наряд. Для нас она приготовила хлопчатобумажные платьица с пелеринками — голубые в белый цветочек. Рядом лежали белоснежные носочки, у кроватей стояли красные туфли с ремешками на пуговках. Мы умылись и вымыли руки, и Джесси помогла мне расчесать волосы, густые и вьющиеся, в которые набилась уйма песка.