Сион

Полночь, подсказанная появленіемъ Большой Медвдицы надъ предгорьемъ Казбека, развела насъ по саклямъ. Я ночевалъ у Димитри… Не спалось. Душно было и вонюче. Отъ храпа добраго десятка обитателей этого тснаго пріюта, можно было сойти съ ума… Я выбрался изъ сакли и до разсвта просидлъ на крыш сакли, начинавшейся ярусомъ ниже, почти отъ самаго нашего порога, выжидая, когда позолотятся гребни убгающихъ вдаль отъ Сіона хребтовъ. Верхушка Сіона стала розовая… Утро пришло въ горы. Оселъ гд-то далеко, въ ущельи, привтствовалъ новорожденный день оглушительнымъ крикомъ…

Часомъ позже, я — освженный посл безсонной ночи и вчерашней пирушки мискою мацони (кислое молоко) — уже бодро шагалъ въ Коби. Солнце пекло, кузнечики трещали. Втеръ изъ ущелій дулъ порывистый, но теплый: точно неуклюжая ласка слишкомъ сильнаго человка. Впереди грозно хмурились подъ шапками сизыхъ тучъ горы Цихэ, какъ зовутъ ихъ грузины: башни-горы главнаго хребта… Весело и хорошо становилось. Въ душу просился восторгъ, умъ охватывало очарованіе пустыни — то настроеніе, какимъ полонъ былъ поэтъ-странникъ, когда хотлось ему благословить отъ полноты сердечной:

И одинокую тропинку, По коей нищій я бреду, И въ пол каждую былинку, И въ неб каждую звзду!…

1907