Сипстрасси

Но все люди не были такими, каким был Сэмюэль Арчер. Ими управляли алчность или желания плоти, ненависть или страх. Она покачала головой. Деенки никогда не вели войн. Они были кроткими и миролюбивыми, добрыми и чуткими. А теперь начинали регрессировать назад в звериность. Такая дурная вселенская шутка!

Былые люди-медведи утратили все человеческое давным-давно. Шрина побывала с Шэр-раном в одном из их селений вблизи Озера Меча, и то, что она увидела там, ввергло ее в ужас. Среди них остался только один человек, но и он уже регрессировал.

«Уйдите от нас, – сказал он. – Мы прокляты!»

Теперь их селение опустело, они удалились в горные леса подальше от любопытных глаз, от жалости или омерзения.

Охотничий рев донесся с равнины перед городом, где бродил львиный прайд, и Шрина вздрогнула. Тридцать с небольшим львов обитали там, питаясь мясом оленей и антилоп. А ведь не так давно они были мужчинами и женщинами, разговаривали, смеялись, пели.

Ее глаза всматривались в древние здания. Деенков осталось всего четыреста. Слишком мало, чтобы выжить и продолжить свой род.

«Почему вы принимаете львов за богов? – как-то спросила она у Мен-шора, старого жреца. – Они ведь теряют дар речи и разум».

«Сказание о днях древности, – ответил он и, закрыв глаза, начал декламировать начало Священной Книги: – «В начале была богиня Марик-сен, и она ходила под солнцем и не знала ни слов, ни древних сказаний, ни даже имени своего отца. Закон Единого коснулся ее, и родилось ее имя. И она стала знать. Но, зная, она поняла, что потеряла великий дар, дивный из дивных, и это удручали ее. У нее родился сын, но богом он не был. Он был человек. Он говорил, как человек, и ходил, как человек. Он знал свое имя и имя своей матери и еще много имен. Но и он чувствовал утрату – пустоту в глубинах своей души» И он был отцом деенков, и народ становился все многочисленнее. И они жили в Великом Саду за хрустальными стенами. «. Но однажды Закон Единого подвергся нападению многих Врагов. Земля вздыбилась, стены раскололись, и огромные волны уничтожили сад. Сами деенки тоже почти погибли. Потом воды отступили, и люди увидели совсем другой мир. Закон Единого явился Пен-рану, и он стал Пророком. Он поведал нам, что было утрачено и что было обретено. Мы утратили Дорогу к Небесам, мы обрели Тропу к Познанию. Он был первым, кто привел нас сюда, и первый оставил Тропу и нашел Дорогу». Старик открыл глаза.

«Есть еще много, Шрина, но понятно оно только деенкам». «Вы верите, что знание мешает вам узреть Небеса?» «Это большое препятствие. Душа может пребывать только в чистоте. Знание разрушительно. Оно наполняет нас мечтами и желаниями. Такие устремления отвращают наши глаза от Закона Единого».

«Однако дикий лев знает лишь голод и похоть». «Быть может. Но он не убивает для потехи, и если брюхо его сыто, олененок может подойти к заводи, встать рядом с ним и напиться в полной безопасности».

«Ты простишь меня за то, что я не разделяю вашей… веры?»

«Как и ты меня – что я не разделяю твоей. Быть может, и ты и я правы, – сказал Мен-шор. – Ибо разве мы не одного происхождения? Разве вы не были сотворены в Саду и тоже из него изгнаны? И разве тоже из-за греха Адама и преступления Каина не утратили Дорогу на Небеса?»

Тут Шрина засмеялась и вежливо признала его довод. Старик ей нравился, но у нее оставался еще один вопрос.

«Что случится, когда, подобно медведям, все деенки станут львами?»

«Мы все приблизимся к Богу», – ответил он просто.

«Но ведь больше не будет песен!»

«Кто знает, какие песни звучат в сердце льва? И могут ли они резать слух сильнее, чем песни смерти, которые мы слышим из-за Стены?»

11

Шэнноу оставил жеребца в загоне, заплатил конюху, чтобы он дал коню зерна и почистил его, потом перекинул седельные сумки через левое плечо и вошел в «Отдых путника» – трехэтажное здание на западе городка. Одна комната была свободна, но владелец – тощий с землистой кожей субъект по имени Мейсон – попросил Шэнноу подождать часок, пока там «наведут порядок».

Шэнноу согласился и заплатил за три дня вперед. Сумки он оставил за конторкой и прошел в соседнее помещение, где длинная стойка протянулась футов на пятьдесят. Буфетчик улыбнулся ему.

– Что будем пить, сынок? – спросил он.

– Пиво, – заказал Шэнноу, заплатил, отошел с пенящимся кувшином к угловому столику и сел спиной к стене. Он устал и почему-то испытывал напряжение. Его мысли постоянно возвращались к женщине в фургоне. А зала медленно наполнялась рабочим людом. Некоторые пришли прямо из рудника – черная от земли одежда, чумазые лица с потеками пота. Шэнноу молниеносно оглядывал каждого вошедшего. Пистолетов не было почти ни у кого, но многие имели при себе ножи или топорики. Он уже собирался уйти к себе в комнату, но тут в залу вошел молодой человек в белой полотняной рубахе, темных брюках и куртке в талию из душеной, кожи. И у него был пистолет с полированной белой рукояткой. Шэнноу смотрел на него, и в нем поднимался гнев. Он с трудом отвел глаза от вошедшего и допил пиво. Они всегда выглядели одинаково: ясноглазые и ловкие, как кошки, – верный признак охотника, хладнокровного убийцы, воина.

Шэнноу вышел из буфета, забрал свои сумки и поднялся по двум маршам лестницы в свою комнату. Она оказалась больше, чем он ожидал, с двуспальной отделанной латунью кроватью, двумя глубокими креслами и столом, на котором стояла масляная лампа. Он бросил сумки за дверью и проверил окно. До мостовой внизу было около сорока футов. Он разделся, лег на кровать и проспал двенадцать часов. Проснулся с волчьим аппетитом, быстро оделся, пристегнул пистолеты к поясу и спустился на первый этаж. Хозяин, Мейсон, кивнул ему.

– Как насчет горячей ванны? – спросил Шэнноу.

– За дверью налево. Сразу увидите. Шагов через тридцать.

Он увидел замызганный сарай с пятью металлическими лоханями, разделенными занавесками на латунных кольцах. Шэнноу направился к дальней, подождал, пока двое служителей наполнили ее горячей водой, а тогда разделся и забрался в лохань. На полочке лежал обмылок и жесткая щетка. Хорошенько намылившись, он вымылся до скрипа, потом вылез. Полотенце было похоже на дерюгу, но свое назначение выполнило. Он оделся, заплатил служителям и неторопливо пошел по главной улице на манящий запах жарящейся грудинки.

Харчевня помещалась в длинном дощатом строении с вывеской «Веселый паломник». Шэнноу вошел и выбрал столик так, чтобы сесть у стены лицом к двери.

– Что возьмете? – спросила Бет Мак-Адам. Шэнноу поднял глаза на ее голос и покраснел. Потом встал и сдернул шляпу с головы.

– С добрым утром, фрей Мак-Адам.

– Бет. И я спросила, что вы возьмете.

– Яичницу… грудинку… что-нибудь.

– Имеется горячий напиток из орехов и древесной коры. С сахаром очень приятный.

– Отлично. Я попробую. Вам, как вижу, недолго пришлось искать работу.

– При нужде не выбирают, – сказала она и ушла. Шэнноу расхотелось есть, но он заставил себя жевать и проглатывать. Напиток был черным, как преисподняя, и даже с сахаром отдавал горечью, но вкус во рту остался приятный. Он заплатил из своего скудеющего запаса обменных монет и вышел на солнечную улицу. Там собралась толпа, и он увидел, что на середине мостовой стоит вчерашний молодой человек.

– Дьявол, это же, приятель, совсем просто! – сказал он. – Стой там, а когда будешь готов, урони кувшин.