Сипстрасси
Шрифт:
– Вы изменились с тех пор, как я видел вас в последний раз, сэр, – сказал Пэдлок Уилер. – Помнится, вы были похудощавей, и волос у вас было поменьше. Даже ваше лицо словно бы теперь выглядит… поблагообразнее.
Савл рассердился. Он не любил, когда ему напоминали, каким он был прежде и каким станет снова, если лишится магии камешков.
– Что привело вас сюда из такой дали? – спросил он, с трудом сохраняя вежливый тон.
– Нашего Клятвоприимца застрелили, – сказал Уилер. – Он был гнусным негодяем и по всем отзывам заслужил свою судьбу. Но застрелил его богохульник и
Мун вскочил.
– Вы его схватили?
Уилер оценивающе посмотрел на него и промолчал.
– Это Иерусалимский Конник Иаков Мун, – сказал Савл.
Уилер кивнул, но его темные глаза еще несколько секунд были прикованы к Муну. Потом он сказал:
– Нет, мы его не схватили; Наши Крестоносцы преследовали его, но потеряли след среди гор. Он как будто направлялся в дикие земли вблизи от Доманго.
Савл скорбно покачал головой.
– Ты прибыл с ужасными вестями, брат Уилер. Но не сомневаюсь, брат Мун знает, что следует предпринять.
– Да уж знаю, – сказал Иаков Мун.
Нашлось бы много такого, чего двенадцатилетний Освальд Хонкин не знал. Но в одном он был абсолютно уверен: никакого Бога нет.
– Есть хочу, Ос, – пожаловалась его сестричка Эстер. – Когда мы пойдем домой?
Освальд обнял шестилетнюю девочку за плечи. – Ш-ш-ш! Я думаю.
Что он мог ей сказать? Она же видела, как их отца застрелили – пули попали ему в голову и в грудь. Хлынула кровь. Ос зажмурил глаза, прячась от воспоминания, но картина эта продолжала стоять у него перед глазами. Жестокая, исполненная безнадежности, зверская.
Они с Эстер играли в высокой траве, когда к дому подъехали семь всадников. Ничто не указывало на близкое убийство. Ясное небо, сияющее солнце, а утром папа читал им из старинной книги с позолоченными краями сказание о Ланселоте и Гвинерве.
Сам не зная почему, Ос решил остаться в высокой траве, хотя Эстер порывалась подбежать к всадникам и посмотреть на них поближе. Их отец вышел из дома поздороваться с приезжими. На нем была белая рубашка. Длинные белокурые волосы отливали золотом в солнечных лучах.
– Мы тебя уже предупреждали, – сказал вожак всадников, лысый, с расчесанной натрое бородой. – Мы не потерпим язычников в окрестностях Доманго.
– На каком основании вы называете меня язычником? – сказал в ответ их отец. – Я не признаю вашего права судить меня. Я приехал издалека, чтобы купить эту землю, а в моих родных местах все знают, что я принадлежу Церкви. Так почему меня чернят тут?
– Тебя предупредили, чтобы ты отправлялся восвояси, – сказал вожак. – И пусть последствия падут на твою голову, язычник.
– Убирайтесь с моей земли! Это были последние слова их отца. Вожак выхватил пистолет и выстрелил безоружному человеку в грудь. Отец отлетел назад. И тут принялись палить остальные шестеро.
– Найдите его щенят! – заорал трехбородый. От неожиданности Эстер онемела, но Освальду пришлось силой оттащить ее назад в длинную траву. Сначала они ползли, потом выбрались в сосняк и побежали по горным тропкам к старой пещере. Там было холодно,
и они прижимались друг к другу, чтобы согреться.«Что мне делать? – думал Освальд. – Куда нам бежать?»
– Есть хочу, Ос, – повторила Эстер и заплакала. Он обнял ее, поцеловал в затылок. – Где папа?
– Он умер, Эстер. Они его убили.
– А когда он придет за нами?
– Он умер, – безнадежно повторил Освальд. – Пошли. Ты от ходьбы согреешься и перестанешь думать о том, как тебе хочется есть.
Взяв Эстер за руку, он направился к устью пещеры и выглянул наружу. На горных тропках не было заметно никакого движения. Он прислушался, не донесется ли лошадиный топот. Ничего. Ничего – только ветер шепчется в деревьях.
Держа Эстер за руку, он зашагал с ней на восток, в противоположную сторону от их дома.
Их мать умерла еще в Единстве, когда Эстер исполнился всего год. Ос почти ее не помнил – только рыжие волосы и широкую счастливую улыбку. В его памяти более или менее ясно жил лишь пикник у озера, когда он свалился с берега и наглотался воды. Мать прыгнула следом за ним и вытащила его на откос. Он помнил, как с ее намокших рыжих волос стекала вода, помнил ее зеленые глаза, полные любви и тревоги.
Когда она умерла, он долго плакал и спросил отца, за что Бог ее убил.
«Бог ее не убивал, сынок. Это сделал рак».
«Но ведь считается, что Он творит чудеса», – заспорил семилетний Освальд.
«И Он их творит. Ос. Но это Его чудеса. Он делает выбор. Умирают все. Придет день, умру и я. Не подобает винить Бога за смерть. Может, нам следует благодарить Его за дар той жизни, какая нам дана».
Освальд обожал отца и перестал задумываться о своем безверии. Но теперь истина открылась ему. Бога нет, а его отец мертв. Убит.
Эстер споткнулась о торчащий корень, но Ос все еще держал ее за руку и не дал ей упасть. Она снова заплакала и отказалась идти дальше. Ос усадил ее на ствол поваленного дерева. Никогда еще он не заходил по тропе так далеко и понятия не имел, куда она ведет. Но ведь идти им все равно было некуда. А позади рыскали убийцы.
Немного погодя Эстер успокоилась, они пошли дальше и наткнулись на тропинку, которая по крутому склону уводила в долину. В отдалении Ос разглядел дом и амбар. Он остановился, вглядываясь в дом.
Что, если в нем живет трехбородый? Или еще кто-то из них?
– Нет, я правда очень есть хочу. Ос, – сказала Эстер.
Ос глубоко вздохнул.
– Тогда идем вниз, – сказал он.
Зера Уилер сидела в кресле у очага и вспоминала своих сыновей – не как взрослых мужчин, но как маленьких мальчиков, какими они когда-то были. Ос Хонкин и Эстер теперь крепко спали на широкой кровати, которую Зеб смастерил более сорока лет назад, и в безмятежности сна забыли о своем горе, своей утрате. Зера вздохнула, вспомнив Захарию. Для нее он навеки остался смеющимся ребенком, шалуном, без устали придумывавшим всяческие проказы, от которых его не могли отучить никакие нравоучения. Сиф и Пэдлок всегда были такими серьезными! «Прямо как я», – подумала она. Всегда взирающие на мир скептическими подозрительными глазами, всегда начеку и настороже.