Система (сборник)
Шрифт:
Выясняется: Стукала только что просветили.
Весь класс тут же входит в раж.
Немедленно составляется план: посылаюсь я в качестве живца, и когда те на меня набрасываются, влетают все наши и переворачивают этих уродцев вверх жопками.
Так и сделали. Не успели они на меня наброситься, как дверь с шумом открылась и в нее ввалился весь наш класс, после чего всем местным немедленно оголили ягодицы, после чего еще сверху похлопали.
А вот мы опять на севере на практике на подводных лодках. Нам рассказывают страшные истории.
Во время войны существовали союзнические конвои.
С логикой у меня всегда было все в полном порядке. Я позволил себе усомниться: а что, просто так расстрелять было нельзя, обязательно с танцами?
Мне говорили, что я ничего не понимаю.
Мы сидели в казарме и готовились к выходу в море на атомной подводной лодке. Все немножко трусили, вот и рассказывали всякие ужасы.
Первое, что мы спросили на лодке в море, так это: а где же мы будем спать?
– Спать? Спать?!! На лодке вообще не спят! Это ж море!
Спали мы где придется. Только кто-то из морячков встал со своей койки, тут же на нее заваливались мы, приходил хозяин, и ему достаточно было до нас легко дотронуться – мы сейчас же просыпались и уступали ему место.
И так десять суток.
А по тревогам нас гоняли на ЦДП – центральный дозиметрический пост, где сидел спокойный и всегда выспавшийся начхим по имени Пакарклис.
Он немедленно начинал нам чего-нибудь объяснять. Его тут звали «Папа Карло».
– А-ва-рий-ная тре-вога! Поступление воды в третий! Начальника медслужбы в третий! Носилки в третий! Всплывать на глубину семнадцать метров!
Лодка всплывает. Вырвало клапан по забортной воде! На двухсотметровой глубине он летал по трюму, как снаряд. Задел морячка. Не сильно.
Всплыли, устранили, погрузились, пошли, морячка оттащили.
Мы подружились с мичманом Кузьмичем. Он был из БЧ-4. Это связь. Мичман по связи. Бедняга в море ни разу даже не прилег.
Вернее, он пытался, но его тут же поднимали. Входил матрос и осторожненько его будил.
Кузьмич – огромный, сильный (мастер спорта по ядру), причитал, переваливаясь с бока на бок.
Мы чаще всего спали на его койке.
Он был очень веселым. Разговаривал смешным, но очень точным языком. Мы такое еще не слышали.
Он знал массу анекдотов и, стоя дежурным по казарме, нас веселил – заходил потрепаться.
В казарме мы жили в отдельном кубрике вместе с курсантами из Севастополя. Нас трое, их человек десять. Сначала чуть не подрались. Не помню из-за чего, но начали севастопольцы.
Мы очень удивились.
На этом экипаже нас поселил капитан первого ранга Руденко, увековеченный мной в рассказе «Мафия». «Отгадай загадку: сапоги несут канадку», – так про него говорили.
Мичман Кузьмич его сильно уважал и отказывался на его счет шутить.
Капитан первого ранга Руденко действительно был маленького роста, нервный, быстрый.
Как-то на корабле я оказался рядом с каютой командира. Дверь была не закрыта. В щель был виден Руденко. Он стоял на четвереньках на кровати и шептал: «Саня! Саня!» – а потом он
тихонько завыл. Страшнее я ничего не слышал. Ноги меня тут же унесли подальше от этого места.Руденко был детдомовец и любил море.
Так можно о нем написать.
Потом он попадет в автомобильную аварию и до конца жизни будет хромать.
Но и хромой, с палочкой, он будет приезжать с инспекцией и будет проверять готовность корабля к автономному плаванию.
Он проверял нашу готовность к первой автономке. «Молодцы!» – говорил он, и лицо его сияло.
Увидев меня в проходе второго отсека, он сказал: «А, и ты здесь?»
Я часто вспоминаю ту практику на лодках и то, как мы грузили вместе с экипажем продукты, и командира, который грузил их наравне со всеми – стоял в цепочке и передавал вниз ящики, – и то, как помощник командира подарил нам консервы, и как мы их потом ели, и как наш Лобыч в море сломал зуб, вгрызаясь в сушеную воблу, и то, как нам командующий сделал замечание за поднятый воротник бушлата в проливной дождь.
После моря мы сутками спали и не могли выспаться, а потом ели наперегонки мясо, и я в том соревновании победил, потому что был небольшой, но прожорливый.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Курсанты до третьего курса носят бескозырки.
Концы ленточек закусываются зубами. Это чтоб ветер с головы не сорвал. На четвертом курсе выдают фуражку.
– Что ты на меня смотришь?
– Ничего!
Мы с Сашей Игошиным разговариваем. Он у нас старшина класса, а я – рядовой этого класса. Мы примерно на втором курсе и у нас стычка в строю.
Саша Игошин – здоровый парень, может быть даже здоровенный.
Наши командиры ставят нам старшинами таких вот парней, чтоб их нездоровые, а может и не здоровенные, не смогли невзначай опрокинуть.
Мы с Сашей частенько будем ссориться, но до драки дело не дойдет.
До драки у нас со Степочкиным дело дойдем. Он меня толкнет в грудь, и как только я к нему двинусь, имея в глазах змею, он мне сразу скажет: «Папуля! Не подходи! Не подходи, говорю!» – и Маратик между нами в тот момент парту вдвинет.
Маратик нас разнял.
Хороший парень. Я его на севере потом встретил. Я уже перевелся в Питер и приехал на север, писать новые инструкции, а они там все подумали, что я – скрытая инспекция, что ли, уж очень меня обхаживали тамошние командиры и начальники.
Флот уже давно привык, что от центральных органов ничего хорошего не жди, могут быть любые провокации, а я встретил там Маратика, и он меня к себе заволок.
Саша Игошин служил в той же базе, и я попал к нему в лапы несколько позже.
– Саня! – сказал мне тогда Маратик. – Помоги! Не могу отсюда перевестись.
У Маратика жена и двое детей.
И я помог. Звонил, надоедал Коля Храмову, что на выпуск младше.
Коля тогда в Москве сидел и мог сделать перевод.
Я звонил ему по поводу Маратика и Саши Игошина.
Саша попал служить на противоположную сторону, в губу Андреева, на хранилище. Там хранились отработанные урановые стержни с реакторов.
И спирта там было море разливанное. Саша мог выпить поллитра просто так, чем меня поразил.