Ситуационисты и новые формы действия в политике и искусстве. Статьи и декларации 1952–1985

Революционное преобразование мира во всех его аспектах докажет правоту представлений об изобилии.

Внезапная смена уличной атмосферы, с точностью до нескольких метров; очевидное деление города на чётко очерченные психоклиматические зоны; путь, на который выносит всякого праздно гуляющего, без какой-либо связи с неровностями ландшафта; притягивающее или отталкивающее влияние отдельных мест – всё это, похоже, остаётся сейчас без внимания. По крайней мере не воспринимается как нечто, чьи причины можно выявить посредством детального анализа и что можно использовать. Люди прекрасно знают, что есть тоскливые районы, а есть – приятные. Но, как правило, они убеждают себя, будто роскошные улицы вызывают чувство удовлетворения, а бедные – угнетают, и больше почти никаких нюансов не существует. На самом же деле многообразие возможных комбинаций обстановок, сравнимое с тем, как чистые химические элементы растворяются в бесконечном множестве смесей, способно вызывать настолько же разнообразные и сложные чувства, как и любая другая форма спектакля. И стоит появиться хоть одному разоблачительному исследованию, как станет ясно, что все количественные и качественные различия во влиянии любых элементов городской среды невозможно вывести из их эпохи или архитектурного стиля и уж тем более из жилищных условий.

Исследования местоположения элементов городской среды в тесной связи с вызываемыми ими ощущениями, к которым мы призываем, невозможны без выдвижения смелых гипотез, которые следует постоянно уточнять в свете проводимых экспериментов средствами критики и самокритики.

Отдельные полотна Кирико⁶, несомненно, порождённые впечатлениями архитектурной природы, могут оказать и обратное воздействие на своё объективное основание, даже преобразовать его: они тяготеют к тому, чтобы теперь самим стать эскизами. Тревожные кварталы арок могут однажды продолжить и воплотить это завораживающее творение.

И кроме тех двух портов на закате кисти Клода Лоррена⁷, находящихся в Лувре и изображающих саму границу двух предельно не похожих друг на друга городских обстановок, я не знаю, что ещё может соперничать с красотой повсюду развешенной схемы парижского метро. Разумеется, говоря здесь о красоте, я имел в виду не пластическую красоту – новая красота может быть лишь красотой ситуаций, – а только особенно волнующее, в том или ином случае, выражение суммы возможностей.

Среди различных способов действия наименее сложным и уже готовым к применению представляется обновлённая картография.

Создание психогеографических карт и даже разных хитростей вроде знака равенства, хоть чуть-чуть обоснованно или полностью произвольно поставленного между двумя топографическими снимками, может помочь высветить варианты передвижения, быть может, и ничем не мотивированного, но зато совершенно непокорного привычным устремлениям. А устремления эти классифицируются как туризм, популярная зараза, такая же мерзкая, как занятия спортом или покупки в кредит.

Один друг сообщил мне недавно, что обошёл район Гарц в Германии, слепо следуя при этом карте Лондона. Такая игра – это, разумеется, лишь весьма посредственная проба пера по сравнению с полноценным созданием архитектуры и урбанизма, которое однажды станет делом рук каждого. Но пока день не настал, можно выделить много отдельных, более простых шагов для работы в этом направлении, начиная с банального переноса тех элементов городской среды, которые мы привыкли видеть в специально приспособленных под них местах.

Так, в предыдущем номере этого журнала Марьен предлагал, когда мировые ресурсы перестанут растрачиваться на навязанных нам бессмысленных производствах, собрать в кучу все конные статуи со всех городов мира и расставить их на одной пустынной равнине. Вот будет зрелище для случайных прохожих – а им принадлежит будущее, – конница идёт в фиктивную атаку; можно даже посвятить его памяти самых кровавых убийц в истории: от Тамерлана до Риджуэя⁸. Здесь видно, как вновь проступает одно из главных требований этого поколения: образовательная ценность.

На самом деле не нужно ждать ничего, за исключением осознания деятельными массами, в какие жизненные условия их поставили во всех возможных отношениях и какими практическими средствами это можно изменить.

«Воображение – это то, что имеет склонность становиться реальностью»⁹, – написал бы поэт, чьё имя, по причине его беспутного поведения в области духа, я уже забыл. Это утверждение невольно содержит основу для отграничения, а потому может служить пробным камнем, чтобы покончить с отдельными пародиями на революцию в литературе: то, что имеет склонность оставаться нереальным, – это – болтовня.

Жизнь, за которую мы в ответе, сталкивается не только с огромным количеством поводов для уныния, но и с бесконечным отвлечением внимания и с разной степени пошлости компенсациями. Не проходит и года, чтобы кто-то из тех, кого мы любим, не опустился, по причине своей неспособности ясно осознать сегодняшние возможности, до весьма заметной капитуляции. Но они не усиливают стан врага, насчитывающий уже миллионы слабоумных, – да и находясь в нём ты объективно обречён на слабоумие.

Главным нравственным пороком остаются поблажки в любых их формах.

Ги-Эрнест Дебор

Методика d'etournement

Всякий разумный человек в наше время знает очевидный факт, что искусство не может быть более названо ни высшей деятельностью, ни даже компенсирующей деятельностью, которой можно было бы посвятить себя с честью. Причиной этой деградации совершенно точно является развитие производительных сил, которое требует иных производственных отношений и новой жизненной практики. На этапе гражданской войны, в которую мы вовлечены, и в тесной взаимосвязи с направлением, которое мы разрабатываем для появления новых типов высшей деятельности, мы полагаем, что все известные средства самовыражения соединятся в единый стиль пропаганды, охватывающий все стороны социальной реальности в их непрестанном взаимодействии.

Существует несколько противоречащих друг другу мнений относительно форм и самой сущности просветительской пропаганды; мнений, в большинстве своём вдохновлённых одной из форм модной ныне политики реформизма. Достаточно сказать, что с нашей точки зрения предпосылки революции, как на культурном, так и на чисто политическом уровне, не просто созрели, но уже начали подгнивать. Речь идёт не только о возвращении в прошлое, которое является реакционным; даже «современные» культурные цели являются крайне реакционными, поскольку они зависят от идеологических формулировок старого общества, чья агония длится по сей день. Экстремальное новшество является единственной исторически оправданной тактикой.

Литературное и художественное наследие человечества должно быть использовано в партизанских пропагандистских целях. И речь идёт не о банальном провоцировании скандала. Поскольку отрицание буржуазной концепции гения и искусства уже порядком устарело, Мона Лиза с пририсованными усами¹ является не более интересной, чем оригинальная версия картины. Нам необходимо довести этот процесс до точки отрицания отрицания. Бертольд Брехт, рассказывающий в недавнем интервью еженедельнику “France-Observateur”, что он сделал купюры в ряде классических театральных постановок, чтобы усилить их воспитательный эффект, гораздо ближе, чем Дюшан, к тем революционным результатам, к которым мы призываем. Однако следует заметить, что в случае с Брехтом эти полезные изменения сильно ограничены его неуместным уважением к культуре, которое требует правящий класс, тем самым уважением, которому учат и газеты рабочих партий, и начальные школы буржуазии, и которое приводит к тому, что даже самые красные муниципалитеты рабочих пригородов Парижа предпочитают видеть на гастролях Народного национального театра пьесу «Сид», а не «Мамашу Кураж»².