Сказ о Черном Чапае

Глава 3 Река.

Хромоногая нескладная кляча светло-буланой масти с ввалившимися боками, едва перебирая стертыми копытами, тащилась вдоль берега. Каждый шаг натягивал ее тонкую кожу на выпиравших острых ребрах. Иногда кляча косила глазом на широкую словно застывшую в задумчивости реку. Волны лениво бились о пустынный берег, поросший высоким в рост человека камышом и остролистой осокой. Кляча останавливалась и поднимала морду, втягивая ноздрями речной запах. Видимо, смирившись с тем, что все дороги ведут в один конец, кляча, не обращая внимания на седока, брела куда ее лошадиные глаза глядели. С реки во вспученное брюхатое небо поднималась туманом белесая мгла, занавесью прятавшая противоположный берег.

Чапай, отерев со лба липкий пот, лягнул пятками клячу, желая придать бодрости ее шагу. Кляча лишь тряхнула облезлой гривой и как ни в чем не бывало продолжала в прежнем темпе. Чапай в сердцах выругался. В надежде на собственные силы он даже собрался идти пешим, как вдруг...

– Эх, Василий Иваныч, куда спешишь?
– заговорила кляча так непринужденно как будто лошади, калякающие по-людски, обыденное дело .

Настал черед Чапаю трясти головой, жмурить глаза и плевать через левое плечо.

– Ну вот!
– расстроилась кляча.
– Тоже мне авангард революционного движения, надежда анархизма. Уж нельзя и словом обмолвиться?

– Не доводилось как-то со скотиной лясы точить. Думал, может, почудилось али што похужей, - в оправдание ответил растерявшийся Чапай.

– Похуже будет впереди, - философски заметила кляча.

– Кстати, а где это я?
– Чапай смекнул: не дурно бы по правилам военного искусства произвести рекогносцировку.
– И как тут очутился?

– Молочная река да кисельные берега, - ответила кляча.
– Занесла тебя сюда нелегкая...

– Тпру, - зычно гаркнул Чапай. Он соскочил и походкой кавалериста, вразвалочку направился к реке. Там у самой кромки воды на прогале кто-то в заплатанном зипуне удил рыбу.

– Э-эй служивый, - окликнул обрадовавшийся человечьей душе Чапай.
– Шо здеся за места?

– Река вроде...
– Рыбак безмятежно теребя грязную клочковатую бороду лежал на правом боку, подложив ладонь под голову, и следил за поплавком погасшим взором.

– Сам-то как сюда попал?

– Вестимо как. Паромщик я.

– А почто перевозом не занимаешься?
– не унимался Чапай.

– Да... ведь открылось мне: нетути ни парома, ни реки...

– А это шо же - пустое место!
– Чапай в раздражении показал на реку.

– Марево одно. А ты не серчай, солдатик, поворотись-ка.
– Чапай нехотя повернулся.
– Что зришь?

– Нуу... траву, степь, кляча вон меня дожидается.

– А река тады где?

– Как где!
– заерепенился Чапай.
– Хватит дурить, дядя!

– Что была да сплыла?
– рыбак хитро щерился беззубым ртом.
– Она мороком в у тебя голове засела и кажется всамомделишней, а перестань думать об ней так и вовсе не будет никакой реки.

– А еще чаго нет?
– с ехидной злостью спросил Чапай.

– Да ничаго и нету... ежели мыслей о том не имеешь. Пустота да покой. Воля вольная.

– Нее дядя, чой-то ты завираешь. Пойду, я пожалуй, отседа.

– Завираю али нет, - сказал рыбак, - но ты погоди. Повернись-ка обратно, а то у меня кажись клюет.

Рыбак сноровисто подсек, попавшуюся на приманку добычу и зеленовато-желтый в полоску окунь уже извивался на крючке, тараща колючий спиной плавник и выпучив желтый глаз.

– А энтот тоже не настоящий, если я об нем не думаю?
– съязвил Чапай.

– Энтот самый што ни наесть настоящий, - передразнил рыбак, - раз я его в ухе сварю да съем.

Чапай не оглядываясь вернулся к мирно пасущейся поодаль кляче и, сев верхом, предпочел оставить позади бывшего паромщика. Однако, проехав с версту кляча остановилась как вкопанная, сверху сквозь белесую пелену вороньим граем до боли в ушах заорали небеса. Большой черный ворон -- не тот ли, что тенью нависал над яицкой степью оберегая Чапая, как судачила суеверная солдатня, взмахом крыла резал сдобное тесто тумана.

– Птица Гагана на нашу голову! Клюв-то у нее железный да когти медные!

Кляча прядала ушами, крутя мордой по сторонам, судорожно топталась на месте.

– Отобьемся ежели чего, - подбодрил Чапай.

Береговые травы подломило внезапно налетевшим порывом ледяного ветра, сорвавшего саван тумана со вздыбившейся волнами реки. Сверкнувшая молния раскроила надвое брюхатое небо. Оглушительным выстрелом гигантской мортиры ухнул гром. Далекая зарница выхватила три точки на потемневшем окоеме дикой пустоши, почти в один миг обратившиеся фигурами трех всадников в безумной скачке. Земля сотрясалась под тяжелыми ударами конских копыт, будто снизу из могил стучали тысячи костлявых кулаков. Вороний грай и громовые раскаты рвали ушные перепонки, глаза слепли от огненных всполохов и поднявшейся пыльной тучи. Чапай нагнув голову, заслонился рукой от пыльной пороши, другой удерживая клячу.

Жуткие удары эхом отдавались в каждой жиле его тела все сильнее, все громче, все ближе... И тишина, ни звука... Только сердце неустанным молотом бьет в грудь. Ты один, ты и пустота. Но отнимешь руки от лица, распахнешь очи и в один миг пустоту зальют, брызнув искрами мириады осколков, из которых сложится зеркало бытия.

Чапай поднял голову вокруг гарцевали три всадника, красуясь удалью и силой своей. Один из них вытянул левую руку в двухслойной кожаной перчатке с вшитым кольцом и кисточкой. Большой черный ворон, которого кляча назвала Гаганой плавно опустился и сел ему на руку. Холеный рысак белой масти еще разгоряченный буйством скачки грыз удила и ерзал под седоком, крутился бахвалясь богатой упряжью.

Наездник держался в седле с показным ухарством, его длиннополый бархатный кафтан блистал золотым позументом оторочки и жемчугами стоячего воротника-козыря. Сам он был невысок, широкоплеч и коренаст, острижен по-казацки в кружок, черная с проседью борода скрывала лукавую улыбку. На боку в портупее болтался персидский шамшир -- сильно изогнутый клинок дамасской стали, а из-за шелкового кушака торчала ореховая рукоять кремневого пистолета.

– Почто перед государем верхом, лапотник?! А ну спешься да поклонись, - гаркнул другой всадник в становом атласном кафтане на огненно-рыжем жеребце.

Для убедительности всадник махнул длинной тяжелой саблей с серебряной насечкой, именовавшаяся у османов клычем. Могучее богатырское сложение его и свирепый взгляд заставляли, поди, робеть любого витязя сошедшимся с ним в сече.

– Непривычен я гнуться, - зло сказал Чапай.

– Вона как - непривычен! Зато государю-амператору дерзить привычен?!
– со смехом спросил третий всадник, осаживая своего коня.

Вырванные ноздри, бегающие глазки, густая всклокоченная борода, рябое испитое в красноватых пятнах лицо выдавали в нем первостатейного выжигу и пьяницу. Наряжен он был до нелепости щегольски в объяринную ферязь со свисавшими до самой земли рукавами, на голове башней торчала высоченная соболья шапка с кистями. Словно желая стряхнуть, не под стать скоморошьего вида седока, вороной скакун карачаевской породы юлил и брыкался под ним.