Сказ о пути

— То есть все дело лишь в его жужжании и вони? И только-то? — переспросил Дийк. — Верится с трудом. Думаю, запахом и звуком эта мразь лишает сознания, а уж потом пожирает.

— Оно не пожирает и не убивает, недоверчивый чужеземец! Лишь сводит с ума. Разве ты только что не поведал о том же самом? О том, что был близок к безумию? Мой мудрый предок считал, что Оно питается не телами, не плотью, но ужасом и отчаяньем своих жертв. Множество безумцев блуждают по лабиринту, пока не умирают от голода. От голода — а не от его лап и зубов!

— У него нет лап… — рассеянно поправил промир. — Только щупальца. И зубов, как я мог рассмотреть, тоже.

— Тем более! Смерть от зубов и когтей несравненно легче и достойнее, чем кромешная тьма безумия и голод, от которого грызут кости и плоть своих близких. Надеюсь, ты уразумел, по какой причине я отказала тебе — не отправила своих людей на поиски девочки, давным-давно потерявшей человеческий облик?

— Уразумел, вполне. Но не вспомнишь ли ты все-таки, о чем говорится в ваших замшелых легендах? Возможно, если я пойму, что есть такое это вонючее Оно — у меня появиться шанс с ним справиться.

— Как ты смешон, чужеземец, — Правительница издала короткий смешок, больше похожий на икоту. — Но изволь. Вот то, что я помню: в легендах говорится, что Творец Мира разгневался на свое творение — людей. Губительное Оно — посланная Им кара.

— За что? Что они такое натворили, эти несчастные люди, твои предки?..

— Нарушали заповеди, плохо молились, мало размножались… да мало ли что! Оно, словно огромная метла, очистило поверхность земли, и теперь на ней живут иные создания, лучше и послушнее прежних. Они иначе устроены — без носов и ушей, поэтому им не грозит безумие.

— Добренький он, ваш Создатель, — усмехнулся промир.

— Не богохульствуй, чужеземец! — возвысила голос правительница. — Иначе не пришлось бы тебе пожалеть. Создатель справедлив: послав нам кару за грехи, он проявил и великую милость, наделив даром прозорливости моего мудрого предка, благодаря которому избранный им народ выжил.

— Прости! Не осмеливаюсь дальше спорить, — Дийк резко поднялся с холодного и жесткого каменного сидения. — Спасибо за беседу! Я бесконечно рад за твой народ, надежно защищенный лабиринтом и стенами, сытый, радостный и благополучный. Мне он представляется скопищем трусов, ну да какое вам дело до мнения чужеземца? Позвольте откланяться — мне пора!

— Нет! Мы не закончили разговор!

Правительница прокричала это так звонко и властно, что промир вздрогнул.

Ворох мелких камней осыпался с потолка.

— Прошу тебя, сядь, — попросила она мягче, и он, поколебавшись, сел. Протянув сухую ладонь, женщина стряхнула камушки с его плеча. — Мы надежно защищены здесь — да, это так. Но нас осталось всего три тысячи. А скоро станет еще меньше — потому что дети рождаются здесь все реже и реже. Люди отчего-то разучились влюбляться, разучились даже вожделеть.

— Еще бы… — пробормотал Дийк.

Но она не расслышала или не обратила внимания.

— Легко быть смелым на словах! Впрочем, допускаю, что ты отважен и в деле. Я прошу тебя остаться у нас. — Правительница вскинула на него глаза, обретшие прозрачность и живое чувство — мольбу. — Ты вольешься в число моих подданных и обретешь все те же права. Нет, больше: ты сможешь иметь столько жен, сколько захочешь. Ты полон жизни, молод и силен — у тебя может родиться много, много детей!

Промир расхохотался.

— Остаться здесь? Закусывать личинками жуков и сухими корнями?..

— Нет-нет! Для тебя специально будут доставлять мясо — я ведь говорила…

— Смаковать кротов и землероек?.. Предаваться плотским утехам с женщинами, похожими на мумий?.. Забыть, как выглядят солнце и звезды?.. И при этом еще трястись от страха, что когда-нибудь не выдержат стены, или Оно научится просачиваться сквозь камень?.. Каждую ночь просыпаться от кошмаров и чувства вины, что по собственной трусости загубил самых близких людей?.. Нет уж, увольте!

— Альтернатива этому — безумие и голодная смерть.

— В любом случае я предпочту смерть медленному гниению и попытку хоть что-то сделать полному бездействию.

— Глупец и гордец, — правительница саркастически усмехнулась. Лицо ее вновь обрело неподвижность, а глаза спрятались под грузом коричневых век. — Судя по всему, даже если Оно коснется тебя, это мало что изменит: ты уже безумен.

— Возможно. Я могу уйти? Я свободен?

— Думаю, ты вырвешься, даже если я прикажу тебя связать и бросить в подвал. Разве можно удержать лишенного разума? Я размечталась было о том, какие прекрасные младенцы могли бы от тебя родиться: сильные и подвижные. Но множества маленьких безумцев моему народу не нужно. Прочь, пустые мечты! Иди куда хочешь, путь открыт.

— Спасибо.

Прежде чем выйти из мрачного и стылого помещения, промир обернулся и бросил:

— Ты не была бы так спокойна и холодна, если бы твои дети находились там!

— Мои дети не родились. И никогда не родятся. Род великого мудреца и провидца заглох.

— И хорошо! — запальчиво выдал Дийк. — Не понимаю, зачем вы трудились продолжать свой род на протяжении сотен лет! Неужели не жалко было детей, с рождения оказавшихся во тьме, словно земляные черви?.. Следовало бы сразу перестать размножаться — не населять свой затхлый ад новыми и новыми несчастными существами. Он оказал плохую услугу своим потомкам, этот ваш хваленый мудрец!

— Уходи, пришелец. — Она сидела на вытесанном из рыхлого камня кубе, словно на троне, прямая и недвижная. Лицо ничего не выражало, лишь в насекомоподобных глазах застыла сухая бесслезная тоска. — Я не буду желать тебе удачи — это бессмыслено. У тебя нет шанса. Ни одного.

Страж, угрюмо сгорбившийся у дверей, ведущих в лабиринт, долго не мог понять, чего от него хочет странный чужеземец. Поняв же, слабо удивился — сильных чувств этот высохший и обреченно-заторможенный человек, как видно, испытывать уже не мог.

Он долго вслушивался, приложив ухо к массивной обитой железом двери, и только затем отворил ее.

— Оно сейчас далеко отсюда. Можешь продержаться часов пять, — такими словами напутствовал промира житель подземного города, прежде чем задвинуть засов.

Почти сразу голову Дийка заполнил знакомый отвратительный звук, а в ноздри ударил запах. Он почувствовал кислый привкус страха под языком. И удушье дикой тоски. Чтобы прогнать страх и хоть немного приглушить тоску, заговорил сам с собой. Речь получилась сбивчивой и не слишком оптимистичной: