Сказание о Доме Вольфингов

Тут кметиня глянула на нее темными глазами, молодо блестевшими на загорелом морщинистом лице, а потом опустилась на землю возле Холсан и заговорила:

Из далекого края пришла я, и кровь чуждая в жилах моих,Но все сказы о Вольфингах знаю – о грехах и заслугах ихА еще я слыхала: ты прекрасна, но люди рекут,Что ничьей не будешь невестой, не изведаешь брачных пут.

Не краснея и не бледнея, дева поглядела в глаза кметини ровным спокойным взором и ответила:

Истину ты слыхала: мой брак давно заключенС могучими предками Вольфингов,Жившими после начала времен.

Тут глаза старухи озарила улыбка и она молвила:

Вера твоя достойна красы такого венца.Радуешь ты – коль живы – матерь свою и отца.

Но Холсан ответила ей по-прежнему ровным голосом:

Не ведаю я, кто отец мне, не знаю, кто матерь моя,Но когда малым дитятей из лесу вышла я,Вольфинги дали мне мачеху, женщину зрелых лет,Дали и славного отчима – ему равных в доблести нет.

Молвила тогда кметиня:

Да, слыхала я эту повесть, и все же смысл ее мне не люб;Не родит красоту такую из ветки корявый дуб;Сам собою нагой младенец не появится в палой листве.Так поведай же мне о смысле, заключенном в этой молве.Поведай мне, как случилось, что Вольфингам – Солнце ты?Правда приятна старухе, и речи твои чисты.

Ответила ей Холсан:

Да будет, и вот что помню от того далекого дня:Утро, траву и ветви, что осеняют меня.Не нага я, тело прикрыло белое полотноИ высокое солнце нашло между ветвей окно.Из чащи густой оленуха вышла на светлый луг,Голову повернула, шагнула ко мне и вдругРазом застыла на месте, и страх прочь унес ее.То-то тогда я дивилась, но в покое было сердечко мое.Хоть рядом сидела волчица, огромный мохнатый зверьНо я давно уж привыкла играть с ней – ты в это поверь.Привыкла хватать за уши, мохнатые гладить бока,Привыкла любить и верить и даже дразнить слегка.Была любовь между нами, и я не знала про страх.А сойка все суетилась, синяя, в ближних кустах.Но мимо скользнула белка, с места поднялся мой волк,И зарычал негромко, щетинился и не молк.Тут и я услыхала шум, ибо тонкий ребенка слухНес ко мне все звуки лесные, увлекая как легкий пух.Поступь все приближалась, и он явился —Под мой радостный крик:Передо мной на солнце доблестный муж возник,Славный, могучий и добрый, шлем на густых кудрях,В алых дивных одеждах, с золотом на руках.К нам этот муж приближался, волка лесов не боясь.И песня, добрая песня из его уст лилась.Заметив его, волчица притихла, и как овцаСпокойно в лес удалилась – прочь от его лица.И он тогда сел со мной рядом – спиной о дубовый стволИ поднял меня со всей лаской и на колено возвел.И лик его был добр и мягок, и я припала к щекеИграть стала с ясным шлемом и золотом на руке.И речи его внимая – не зная еще смысла слов —Сердцем впивала напев их, и счастлив был мой улов.Так мы радовались друг другу, но вот наконец он встал,Меня на траву поставил и по лесу зашагал.Тут вернулась волчица, и потом играла я с ней.Вот первое, что я помню… довольна ты правдой моей?

Ответила кметиня с лицом благостным и добрым:

О девица, твой голос готова я слушать, покуда не пала ночь:Но скажи, как вышло, что люди увели тебя из лесу прочь?

Продолжила Холсан:

Как-то вечером я проснулась от звука чужих голосовВ чаще густой ветви дуба дарили тогда мне свой кров,Кольцом стояли воители, и были радостны мнеЛица их и бороды, и глаза в своей синеве,Тканей багрец и пурпур, на золоте – отблеск огня,Хоть я других не видала после самого первого дня,Когда играл со мной воин, явился и в этот он раз:Лицо любимое мною, и щит как в битвенный час…Рудый волк по дереву мчался, золотом выложен дуб,И я протянула ручонки к тому, что был мне так люб.Подняв меня и подбросив, на плечо он меня посадилК спутникам обернулся, не пряча радостный пыл.Тут все они дружно вскричали, мечами ударив в щитыНо слов этих я не знала – и смысла их, скажешь ты.После дружина эта посадила меня на щитИ унесла из леса, как поступать надлежит.После не помню ни волка, ни навеса ветвей.После был зал просторный, где не поет соловей.Чертог огромный и мрачный, и мне идти и идтиОт стенки к другой стенке, где было начало пути.Где вершилось много деяний – и все совершались не мной,Где я слышала много звуков, неведомых мне одной.Время шло, и, слушая, поняла я речи родни.И дом этот стал моим кровом, родными его огни.Я играла с ребятами, и полон был каждый часРадости, только радости, пока тихий день не гас.И была между ними женщина высока и станом тонка,Спелый ячмень – волосы, в них серебряная строка,Добра и печальна с виду, как ныне помнится мне.Что сказки нам все твердила вечерами уже, при луне.Многих она ласкала, но из всех выделяла меня.И вот раз, глубокой ночью, помню себя у огня.Она меня разбудила, был страшен полночный мракИ отнесла к помосту, где воин сидел и такЛасково взял меня он и нежно обнял,Что я наверно, заснула; чертог же вокруг молчал.После, наверно, ушел он и, оставшись с женщиной той,Помню луны блистанье, заливавшее весь покой.Лампа висела над нами, вверх уходила цепь.Она ее опустила, придерживая за крепь,Потом налила внутрь масла – под тихий напевСладкая песнь завершилась… не лязгнув, не прогремев,Лампа вверх устремилась, цепь дрогнула как змея…

– Так, – приметила кметиня, – эта женщина была до тебя Солнцем Чертога. А что ты помнишь потом?

И сказала девица:

Что было потом? Я помню орешник – там, за этой стеной,Вокруг меня бегают дети, сорока над головой.И взявши Холсан за руку, я с нею рядом идуЕе поверяю слуху всю детскую ерундуТеперь я зову ее мама и люблю всею душой.Так было, и эта память всегда пребудет со мной.Шло время, и я узнала и луг, и поле, и лес,Одна и с подругами вместе открыла немало чудес.Но приемной мне матерью стала та, былая Холсан,А отцом воитель могучий – тот, что в отчимы племенем дан.Древний Вольфингов род любовью не обделил меня.Но кровной родни меж ними все же не знаю я.

Тут улыбнулась кметиня и так сказала:

– Действительно, у тебя не отец, а отчим, но он любит тебя.

– Истинно так, – согласилась Холсан. – Мудра ты. Скажи, не пришла ли ты затем, чтобы объявить мне, кто мои мать и отец, и к какому племени я принадлежу?

Старуха ответила:

– Разве и ты не мудра? Разве не ведомо грядущее Солнцу Чертога Вольфингов?

– Ведомо, – сказала девица, – и все же ни во сне, ни наяву не видала я другого отца, кроме приемного; но знаю, что матерь мою мне еще суждено встретить во плоти.

– И хорошо это, – молвила кметиня, еще более умягчившись лицом. – А теперь поведай мне о том, как жила ты в Чертоге Вольфингов, каково тебе было там?

Сказала тогда Холсан:

Жила я под кровом Вольфингов шестнадцать весен и лет,И меня полюбили родичи, защищали от гроз и бед.В дорогие одежды рядили, но к Богу вела тропа,И одинокой стала в скитаньях моя стопа,Нет, я зверей не страшилась, в них не будила страх,И мудрость во мне родилась, забрезжила на устах.Часто темною ночью я выходила на луг,В чащи лесов углублялась без спутников и подруг.Скользила в воде Черной речки, играла в ее глубине,Рассветы ко мне являлись, и мир открывался мне.Я узнала зверей желанья, стал открыт мне олень и волк,Мне открылось и то, что будет: горе горькое или толк.Но однажды война случилась, и слово пришло в чертог.Родичи уходили на битву, оставался лишь тот, кто убог.Струны арф в тот вечер бряцали, пировала вокруг родня,Но легло пред глазами поле, и слова осенили меня.На том поле волк щерил зубы и бежал, озираясь, враг,Бросая стяги с драконом, что девицу нес в зубах.Потом предстал мне мой отчим – среди бледных клинков южан,Но кончилось игрище боя, и новый знак был мне дан.Лежал он один под Кленом, без шлема над грозным челомНе прятала тело кольчуга, плечо пронзено копьемВ бедре стрела угнездилась, и я к нему подошлаИ заговор против крови немедленно завела.И вдруг – я узрела: обоих везет нас знаменный возок,Вольфингов рать возвращается, победу послал ей Бог.Песне родовичей мыком черные вторят быки,И шествие наше движется – как раз вдоль Черной реки.А вот впереди и кров наш, жены текут из дверей,В их голосах – ликованье, окончание наших скорбей.Слово мое услышав и мудрость его поняв,Родовичи возликовали и – зная мой ум и нрав —Одели меня как Богиню, и словно заря чистаЯ стала у ратного знамени – прямо возле шеста.И вновь узрела, не дрогнув, ветром продутый луг,На рать ушедших родовичей, и врагов – вблизи и вокруг.И снова над отчимом пела, чтобы замкнуть ему кровь,И полнилось сердце мудростью, и втекала в него любовь.Но вот жизни ток вернулся в могучее тело бойца,Мощные дрогнули руки, шевельнулись черты лица.И мы домой повернули, с добычей, взятой в бою,К нашему древнему крову верша дорогу свою.Так с того дня и поныне чтут родовичи мою речьРади той битвы осенней и жатвы, что снял тогда меч.С тех пор стала крепче любовь их, но когда минул год,Лег на меня всем весом знаний холодный лед.Пестунья моя, что прежде правила дело Холсан,Слегла в самом начале года, и зримых не ведая ран,Приняв неизбежность кончины, лежа в постели своейБыть Холсан меня научила, открыла известное ей,Как подрезать фитиль во полуночи,С каким словом масла подлить,А после благословила и Солнцем назначила быть.Ее отнесли в низину, вокруг собрался народ,И по воле Вирд совершился пестуньи моей исход.Назвав меня Солнцем Чертога, облекли меня в святость риз,В золотые кольца Богини, ожерелье с подвесками вниз.С той поры я здесь обитаю, предрекаю грядущего ход,Только ныне свой вирд я не знаю, и того,Что ждет Волчий род.

Тогда проговорила кметиня:

Что открылось тебе, о дочерь, какова будет эта рать?Почему ты не вышла с ней в поле – Готов судьбу встречать?

Сказала тогда Холсан:

Матушка! В этом доме жить Холсан,Пока есть у Вольфингов кров.И не видать мне отныне ратной тропы Волков,Пока сей чертог не увидит вокруг себя вражье кольцо,Пока стрела здесь не свистнет, впиваясь в родное лицо,Пока не содрогнутся стены, балки не затрещат,Когда примет Кров Вольфингов участь сожженных палат.

Тут поднялась она на ноги, обратила лицо свое к Великому Чертогу и долго глядела на него, не обращая внимания на старуху, которая внимала неведомым ей словам – и прислушивалась и приглядывалась самым внимательным образом. Потом Холсан совершенно умолкла, только веки ее прикрыли глаза, стиснулись руки, а ноги попирали ромашки. Грудь ее вздымалась от горьких вздохов, огромные слезы выкатывались на щеки, скатываясь на одежду и ноги, и летнюю пестрящую цветами траву; наконец уста ее отверзлись, и она заговорила голосом, удивительно не похожим на тот, которым говорила прежде:

Зачем вы оставили, Вольфинги, предков своих очаг, Чертог ныне полон печали, и вас поджидает мрак Вернитесь, вернитесь, внемлите, да не замедлят ваш путь Щитами принятые стрелы, что пущены были в грудь.

Будет тропа неровной, трупы укроет тень.Только немедля поймите, что вечер съедает день.Зачем же тогда вы ждете, чтоб кануло солнце в ночь?Когда кровь обрызжет деревья, никто не сумеет помочь.Не знайте же покоя, Вольфинги, пока ваш очаг стоитИ Волку в края незнакомые Рок уходить не велит.Идти все дальше и дальше – до края земли, до морейИ в битве не знать избавления, и в бранной отваге своей.

Тут опять умолкла она, и слезы течь перестали; но когда открылись очи Холсан, голос ее возвысился вновь:

Вижу я, вижу, вижу! Вы слышите там, вдалеке?Пламя крадется вдоль крыши, мечется налегке.Малыми день увидит огненные языки,К вечеру жар задышит, достигнет самой реки.Запляшет огонь на окнах – багряна кровавая ткань —Но к вечеру жадное пламя заберет свою дань.Охватит сухие стропила, кровлю обволочет,Быстрый огонь в любую трещинку заползет,Какой не видел родович с самого первого дня,Когда плотников руки с любовью сложили тебя.