Сказание о Маман-бие

Алмагуль еще раз огляделась кругом и, крадучись, подошла к забору. Сквозь щель она смутно различила худого человека с бесцветными глазами, впалыми щеками и седеющей бородой. Но он почему-то, вместо того чтобы поговорить с ней, вдруг повернулся и пошел прочь. С недоумением она оглянулась и увидела бегущего к ней евнуха.

— Госпожа, довольно гулять, сегодня хана ожидаем. — И он быстро повел ее за руку в дом.

Алмагуль чему-то обрадовалась. Чему? Сама не понимает. Тому ли, что послала на родину привет с желтогрудой птичкой, тому ли, что наконец увидела конюха-каракалпака. А может быть, возвращение хана ее развеселило? Какая ни есть, а все-таки радость…

16

Вместе с Айгара-бием и Седет-кереем приехал в аул Мурат-шейх и еще один почтенный гость, бий из воинственного рода адай.

Два племени, кои на берегах одной реки живут, что две полы одной шубы: если полы не сходятся, шуба не греет. А холодная шуба кому нужна? Коли из одной реки воду пьете, зла друг на друга не держите. Дети одного отца из одной чашки едят.

Такие речи вели между собой именитые казахские и каракалпакские бии в бедной мазанке Аманлыка. Сваты заодно показывали Айгара-бию семью зятя. А что не было у молодых пышного убранства и богатого дастархана, приезжих не смутило. Гости уехали довольные, одобрили решение каракалпакских вожаков собрать свое войско.

— Ладно задумали, — сказал Айгара-бий. — В наше лихое время надо быть с такими кулаками, чтобы недруги тебя боялись.

И подарил, отъезжая, каракалпакам трех добрых коней. Не отстали от него и адайский бий, и Седет-ке-рей — по паре лошадей посулили.

С этого дня строго-настрого наказали старшие джигитам: помните — не всякий казах нам враг! Увидишь вблизи аула адая или керея плачущего ребенка — слезы ему утри; увидишь голодную скотину — не поленись, накорми.

По-прежнему, выезжая на двухдневное расстояние от аула, грабили каракалпакские джигиты конных и пеших. А кто по хилости своей разбойничать не смог, тот ходил с протянутой рукой, просил не ради своего только брюха, а для прокормления сородичей.

Со дня на день сила повстанцев росла. Уже отборные храбрецы под водительством Мамана ходили в набеги на чужедальние аулы верхами…

Вот, поднимая тучи пыли, веселые, едут они с добычей, ведут в поводу пару незаседланных коней, гонят полдюжины коров, везут, держа перед собой на седлах, краденых овец.

— Глядите-ка! Во-он там, вдалеке, двое едут! Добыча! — крикнул один джигит.

Маман, щурясь, глянул из-под ладони:

— Едут! Кони, видно, тяжело груженные. Не убегут. Аманлык-бий, скачи!

Аманлык с подручными рванул с места в сторону, остальные как ни в чем не бывало ехали своим путем. Эхом раскатываясь над бескрайним простором, грохнул выстрел, и один из парней Аманлыка рухнул наземь, вместе с лошадью. Маман мгновенно повернул коня:

— Налетай!

Джигиты ринулись на незнакомцев, на скаку сбрасывая с седел овец. Но на расстоянии выстрела всадники сбавляли ход и начинали обтекать пришельцев стороной, опасливо озираясь на ружейное дуло в руках старшего всадника, оно настойчиво искало грудь Мамана. А тот ведет себе людей, зовет, размахивая руками: вперед, вперед! Теперь уже оба путника взяли ружья на изготовку, и оба ствола точно нацелены в Мамана, но не стреляют: видно, хотят подпустить поближе.

— Ни с места! Еще шаг — застрелю! — зычный окрик остановил Мамана: голос знакомый, слов не разобрать, а кричит не то по-каракалпакски, не то по-русски.

— Бородин-ага?!

— Маман?!

— С коней долой, джигиты! — Маман спрыгнул наземь и сломя голову кинулся к Бородину. Чудеса, да и только! Длиннобородый русский и Маман обнимаются, колотят друг друга по спине, по плечам, смеются.

— Ишь какой стал, заматерел, чистый волк! А я уж и вправду подумал, что ты волком стал. Куда путь держишь?

— Лис гоняем, Бородин-ага!

— Гоже, тоже! Так ведь хвост-то у лисы хоть и длинный, а не просто ее поймать. — Бородин с улыбкой глянул на джигита, который, малое время полежав на земле, за тушей своего коня, теперь смело приближался, отряхивая колени от пыли. — Ну, хитер, парень! Под дождь не сунется, а разведреет — он тут как тут! Не бойся, я ведь только в лошадь твою стрельнул!

Джигиты дружно хохотали.

— А ну-ка, Маман-бий, веди нас в свой аул, да кони-то наши притомились, вели их разгрузить маленько.

Маман велел джигиту заседлать вместо павшего коня свободного, а сам бросился снимать поклажу, но не тут-то было — даже пошевелить ее не смог! Бородин засмеялся.

— Тяжеленько, говоришь? — А что это такое, ага?

Подарочек вам небольшой.

Развьючили коней, развернули кошмы. В одной были кузнечные мехи, а в других — ружья, пули, порох. Маман прикинул на глаз: сколько бы это могло стоить?

— За этот подарок поди всю жизнь не рассчитаемся?

Безвозмездно даем, дарим. Хоть и немало слез пролито из-за таких подарочков, да все же решили вам привезти. Слышно, сынок, народ ваш вконец разорился?

Не помня себя от радости, Маман ударился Бородину в ноги.

Ну-ну, — глупостей-то не делай! — Бородин силком поднял Мамана. — Не для того чтобы вы оземь челом били, мы все это везли. Распакуй-ка лучше узелок да раздай ружья джигитам.

Джигиты хоть выстрелы и слыхали, но ружья в руках никто не держал. По очереди, бережно беря в руки оружие, они прикладывались к нему лбом и, целясь в небо, — как бы не стрельнуло невзначай, — с упоением щелкали курками.

— Маман, — сказал Кузьма Бородин и кивнул в сторону стоящего с ним рядом молодого русского парня, — это Владимир, или не признал? Он теперь у нас кузнец.

— Ох, ведь и впрямь ваш сынок? Уж больно на вас похож!

Владимир широко улыбнулся во все свое румяное лицо, — под солнцем блеснули белые как кипень зубы. Он охотно протянул Маману широкую ладонь.

Маман не раз похвалялся перед джигитами своими большими жилистыми руками, но, когда почувствовал каменное пожатие гостя, понял, что бывают руки и посильнее, чем у него самого. Оба крепко обнялись, и за Маманом пошли обниматься с приезжими и все джигиты.

Чтобы зря не томить в степи уставших с дороги гостей, Маман оставил пятерых джигитов гнать добытый скот, а сам с Бородиным поскакал к аулу. Дорогой Кузьма неспешно расспрашивал его о бедствиях минувшего года.

Немногословный, Маман раскрыл перед ним душу, как перед родным отцом. С горечью говорил он о том, как поехал со светлой надеждой своего народа в город Санкт-Петербург и как в его отсутствие разбрелся народ кто куда. И о том, как коварный Абулхаир-хан обманом полонил великого бия кунграда Рыскула, как потом пошел на каракалпаков военной силой, многих перебил, а других забрал в рабство, и по сию пору никто не знает, где они и что с ними. Хотя не раз ходили каракалпаки набегами на дальние аулы, но ничего толком не разузнали.