Сказание о руках Бога

— Снова что-то здесь не так, Уарка. Жизнь великолепна, но какая-то неполная.

Он подошел, обозрел территорию.

— Ну конечно. Здешние существа все либо хладнокровные, либо земли не касаются. Хоть одного зверя ты тут видела?

— Погоди. Вон на той открытой сверху полянке.

Там в лучах щедрого солнца лежали вповалку фигуры, как бы резанные из мыльного камня, моржовой кости или яшмы. Весь зоологический сад собрался здесь, неподвижный, зачарованный, будто его высыпали на короткую густую траву из великаньего ящика игрушек. На коленях, подогнув хобот, стояли слоны. Дремали обезьянки, сплетясь руками и хвостами в замок. Лошади застыли на прямых ногах, соединив шеи и гривы. Жираф растопырил свои ходули, полулежа на брюхе, и трогательно вытянул шею. Подальше виднелись целые тигриные семейства и львиные прайды; ленивцы висели на низкой ветке целой связкой, как груши в сезон сбора фруктов; волки, соболи, лисы, белки и прочие зверюги помельче и посеверней сгрудились на окраине лужайки без разбора, кто как и кого ест, и разделения на чистых и нечистых.

— Да, это мир с холодной кровью, — пробормотала Ксанта. — Свет яркий, тепло сильное, но вовнутрь их не попадают. Постой, а как же птицы?

— Видно, высоко летают и о солнышко греются. Или, допустим, на поляне почва холодная, как бывает весной. Влажность в тропиках большая, вот и не просохло.

— Костер бы разжечь, мигом бы и снаружи высушило, и внутренность согрело, — полушутя ответила она. — Как по-твоему, где его добыть, да еще такой, чтобы леса не спалил?

Волкопес фыркнул:

— Оборотись на себя саму и погляди на свою голову. Какого ты цвета?

— Ну разумеется. Снова платись одним из покрывал — предпоследним, учти.

Она сняла с себя невесомую огнисто-оранжевую чадру, и та послушно взвилась, точно язык прозрачного пламени. Огонь ожил, затрепетал, повис в пяди от земли многолепестковым небесным георгином. Легкое движение прошло по поляне. Звери спросонья потягивались: жираф наконец-то достиг полной собранности, львы шумно вздыхали, зевая во всю обширную пасть, зубастую и языкатую, слон, подымаясь, пихнул спиной ветку, и с нее в комической панике посыпались ленивцы и лемурята, на лету цепляясь за долгий конский волос. Кони в тревоге поднялись на дыбы и заржали, из отдаления им откликнулись жирафы, тарпаны и лошади Пржевальского.

— Ну, дело сделано, — удовлетворенно буркнул Уарка. — Ручаюсь, суматоха получится не на час, а на побольше. Первотолчок получен, а далее пускай сами как-нибудь эволюционируют. Отходим, отходим, Ксантиппушка, а то ненароком лапы в толчее поотдавят!

Касыда о влюбленном караванщике. Ночь шестая

«Итак, без каких-либо дальнейших приключений путники достигли берега континента и причалили к нему.

— Это не моя земля, наверное, — удивился Камиль. — Пышна и изобильна, точно Миср или страна индов.

Камилл усмехнулся:

— Оборотная сторона монетки. Есть такая притча.

— Да, я слышал от людей насара: как один динарий разделить между кайсаром и Аллахом, чтобы воздать каждому свое. У ромеев ведь на одной стороне монеты изображен очередной их владыка, на другом — один из идолов. Только насара так и не догадались о смысле сказанного.

— Ты, можно подумать, догадался.

— Нет, но надеюсь на это. Аллах даст. Я… я так думаю, брат, что начало истинного пути в царство Неба — в нашей земле, а потом как-то повертывает… один фокусник брал полоску бумаги и склеивал ее, поменяв лицо с изнанкой, так что вместо двух сторон получалась одна… И кончается Путь в том саду, где Адам и Хавва свободно говорили с Аллахом.

Мастер снова обхватил его плечи.

— Ты многое понял, брат мой, за время наших похождений. Но теперь оглядись по сторонам: тебе было нужно попасть на землю румов — вот и она, только хозяин у нее иной, не кесарь. А потом мы вступим в страну, которую один историк назвал «Счастливой Аравией», а другие историки объяснили это имя опиской третьих, потому что Йемен стал к тому времени бесплодным. Но ошибки не было. Смотри во все глаза!

Земля стояла, как огромный оазис, и мощной стеной простиралась поперек ее древняя плотина: замок чистой воды, крепость небесной влаги, она копила внутри себя редкие здесь дожди, чтобы постепенно отдавать жаждущим людям и пересыхающей земле. И два сада стояло по обеим ее сторонам, как к старину.

— Мне рассказывали, как ее разрушило трясением земли, эту плотину в Сабе, — изумился Камиль. — Она уже тогда была совсем дряхлая, и обновлять ее не было сил у людей.

— Тогда дрогнула земля и повергла старые стены за грехи людские, — сказал Барух.

— Только и это оказалась Майя, — подтвердил Субхути. Едва коснувшись твердой земли, он слегка повзрослел и снова обрел склонность к учительству. — То, что могло быть или не быть, но в истине отсутствовало. Последствия уклонения людей от Пути воплощаются зримо и весомо, иначе как им служить уроком? Как быть соблазном? Люди больше и больше запутываются в порожденной ими самими неправде и начинают следовать ее законам.

— Однако мир, данный человеку во владение, стоит вокруг него прекрасен и ненарушим, — подхватил Древесный Мастер. — Ждет, пока человек ужаснется сну, который произошел от нечистоты его собственных мыслей, проснется и обернется через плечо.

— Как же увидеть Истинное Царство? — спросил Камиль.

— Так ты его и видишь сейчас. Оно земное и небесное сразу: в нем дурное исчезает, если его не питать и не поддерживать, а хорошее как бы само собой расцветает. Иначе в Майе — там действуют законы разрушения благого.

— Вы показали мне — а если вы уйдете, я забуду.

— Но ты не уйдешь и не забудешь, даже если глаза твои закроются на него, и в глубине души своей будешь помнить. Цвет, запах, дыхание Царства отныне станут рядом с тобой, и ты их будешь ощущать, сильнее или слабей.

Таковы были слова Камилла.

— Скажите мне о нем еще, пока оно не стерлось, о Странники!

— Оно — тот же мираж в пустыне, но наоборот. На унылую действительность накладывается образ цветущих дальних стран; из одного места одеяния вырезают лоскут, чтобы залатать дыру в другом, — так начал Барух, — к этому и мы часто прибегаем, не только природа. Однако создание миражей мало что самообман — ибо нельзя в ветхий мех лить новое вино, будь он хоть сто раз починен за счет крепкого и нового. Мираж — это совмещение кусков одной и той же неправды и лжи. Да что там! Мы прочитываем это бытие по-другому, чем оно скроено, видим логику и последовательность там, где всё перепутано. А как же иначе — мы ведь существа логически мыслящие.

— И такое стало возможным лишь потому, что вся в целом ощутимая жизнь есть несуществование, — подтвердил Субхути. — Она существует, конечно, однако без необходимости, соединяя в себе необязательные признаки, и вынут изнутри нее стержень, на который она нанизана. Мы, учителя, вынуждены говорить нашим ученикам перевернутые слова, ибо они живут в перевернутом мире.

— Ну вы, мыслители, полегче, а то моего братишку совсем перепугали своим высокомудрием, — пошутил Древесный Мастер. — Стоите посреди самой что ни на есть всамделишной жизни и ругаете красавицу почем зря. И видимость-то она, и вся в заплатках, и вообще умерла. Да нет же! Просто мы напялили на нее посмертную маску из гипса. Вот даже сейчас она хоть тонюсенькая, а есть. Мы своими косными, чугунными мозгами не умеем изучать движущееся и дышащее. Но остановив — как бы убиваем. И все наши писаные и неписаные законы, наша юрисдикция и нравственность, наше хозяйствование и наша наука — выведены из смерти и грязи и, раз возникнув, тянут нас книзу мертвым грузом.

— Постой, брат, — перебил Камиль. — Хоть я и в самом деле не понимаю и половины ваших мудреных слов, главное до меня дошло. Когда учишь людей поступать верно, надо исходить из из привычек и необходимостей, их теперешнего положения дел — и стоять в этом твердо.

— Как Моисей на камне своей скрижали, — кивнул Барух.

— Но каждое слово должно иметь глубину, чтобы через него можно было дойти до вечности. Быть не тяжким камнем, а растущим деревом. Менять свой смысл, не меняя. Выращивать новую листву, укореняясь в той же почве, — Камиль заволновался и спутался.