Сказание об Агапито Роблесе

– Я не шучу, доктор.

– Значит, устроишь праздник?

– Бедный я.

– Мы тебе дадим в долг все, что понадобится. Чего ты хочешь? Быков, лошадей, коров, денег на водку и на музыкантов?

– Ничего я не хочу. Освободите меня, доктор.

Судья Монтенегро повернулся к Куцему.

– Сесилио Лукано до сих пор был хорошим парнем. Никто на него не жаловался. Видно, напели ему в уши. Пусть он подумает, чем рискует, и завтра даст ответ тебе. Я надеюсь, он поступит как добрый католик, ибо я не позволю никому в своем поместье непочтительно относиться к святым.

Господский дом, высокий, тяжеловесный, стоял на самом солнцепеке, как бы дымился в солнечном мареве. Рядом была тюрьма, в крошечное, с кулак, окошко едва проникал свет. Лукано вспомнил о бывшем учителе, Хулио Карвахале, – говорят, это единственный человек, посмевший спорить с судьей. Теперь он живет в Янакоче. Лукано решил пойти к Хулио Карвахалю. Едва стемнело, он отправился в путь. Опасливо озираясь, вошел в дом учителя. Рассказал о своей беде:

– Как мне быть, учитель? Я сказал, что нас заставляют двадцать пятого декабря пасху праздновать. За это меня назначили устроителем. Мне все равно, праздновать ли в июле, мае или декабре. Я не могу взять на себя такое дело. У меня пятеро детей. Если соглашусь, устрою праздник, всю жизнь придется долги платить.

Хулио Карвахаль поглядел сурово.

– Хорошо сделал, что отказался, Сесилио. Эта история с календарем – дьявольская выдумка. Человек не может по своему капризу остановить время. Святые, наверное, гневаются. И скоро наступит возмездие. Не соглашайся. Лучше тебе бежать отсюда. Почему ты не уезжаешь, Сесилио?

– Я никогда не выходил за пределы поместья. Куда мне деваться?

– Слушай, Лукано, и похорони мои слова навеки в своем сердце: община Янакочи решила возвратить свои земли, незаконно захваченные твоими хозяевами. Я знаю от брата Исаака, что выборный Роблес готовится поднять народ на борьбу.

– Агапито умер, дон Хулио.

– Он жив, мы вступим во владение землями Уараутамбо, и он войдет в поместье со знаменем в руках.

– Даже если он жив, что он может сделать? Гарабомбо тоже хотел освободить нас. Он был невидимый, тело его просвечивало насквозь. А все равно пуля его достала, убили его на мосту Чиркуак. Я помогал искать тело. Три дня мы боролись с бурным течением. Река Чаупиуаранга тогда еще текла. Что же сможет Агапито?

– Он сможет.

Лицо Лукано оживилось.

– Я не хочу умереть рабом.

– Много радостей дает человеку свобода, Сесилио. У вас в поместье этого не знают.

Лукано возвратился в Уараутамбо. Едва он вошел в дом, появился сторожевой пес судьи Ильдефонсо Куцый со своими бандитами. Помахивая веточкой, Куцый остановился в дверях.

– Ну! Какой же твой ответ, Сесилио?

Лукано глядел на лицо Куцего, на его винчестер, на озеро разлившееся там, где прежде была долина, на семь неподвижных водопадов, нависших над кручей.

– Я не буду устраивать праздник, сеньор Ильдефонсо.

– У тебя ведь дети, Сесилио. Подумай хорошенько!

– Сейчас июнь, а не декабрь. И год сейчас не тот. Я не буду праздновать рождество, сеньор Ильдефонсо.

– Это твой последний ответ?

– Именно так, сеньор Ильдефонсо.

– Ну, тогда я должен выдворить тебя из поместья. Таков приказ.

Желтым цветком дрока поросли застывшие водопады, и таким же желтым стало лицо Лукано.

– Завтра уеду.

– Ты уедешь сию минуту, Сесилио.

Лукано вошел в свою лачугу. Встали в ряд пятеро тощих ребятишек, захныкали.

Под дулами винчестеров погрузил Лукано на осла бараньи шкуры, два мешка картофеля, кастрюли, пожитки. Пеоны надеялись повеселиться на празднике – и теперь осыпали Сесилио проклятиями. По приказу судьи они шли вслед за ослом, кричали: «Еретик! Богоотступник! Лодырь!» Не оглядываясь, бледный, спустился Лукано вниз.

– Лодырь! Лодырь! – кричали обманутые в своих ожиданиях любители попировать на чужой счет. Лукано не поднимал глаз. Проехали километр, свернули с дороги по чьему-то следу. К вечеру увидали пещеру.

– Дети, – сказал Лукано, – вот знаменитая пещера Уманкатай. Ступайте туда. Пещера будет теперь вашим домом, а я поеду по свету искать правду.

– А она большая, папа?

– Больше поместья.

Видно, в самом деле велика оказалась пещера – ни один из детей не вернулся.

Глава двадцать третья О том, как Исаак Карвахаль получил известие с того света, где, хоть и не слишком хорошо живется, а все лучше, чем на этом

Однажды утром Исаак Карвахаль отправился к кузнецу Ампудии – надо было подковать лошадь. Только что начали они торговаться, как вдруг появился человек, закутанный в пончо.

– Вы Исаак Карвахаль?

– К вашим услугам.

– Можно вас на два слова?

Отошли в сторону. Незнакомец сунул руку под пончо, достал сложенный в виде конверта тетрадный листок.

– Это для вас.

Исаак Карвахаль развернул листок, прочитал: «Почтенный Исаак. Я готов уступить тебе баранов за сходную цену. Если ты согласен, встретимся через семь дней в пещере Уманкатай. Привет». Исаак узнал почерк Агапито Роблеса.

– Вернулся! – воскликнул он.

И не обращая внимания на изумленного кузнеца, вскочил на Победителя и поскакал от одной фермы к другой – сообщать радостную весть. Но люди не верили. Агапито жив? Быть не может! Увидел бы его кто-нибудь, как он там ни прячься, пастух высоко в горах или еще кто. Столько зим прошло, жена Агапито все глаза выплакала. И все-таки загорелась безумная надежда. Сам учитель Сото – человек рассудительный, стал зачеркивать числа на своем самодельном календаре. А вдруг и вправду жив Агапито? Медлительные, словно мулы, спускались дни со склонов гор. Исаак Карвахаль, Николас Сото и Сиприано Гуадалупе отправились к пещере Уманкатай за несколько, дней. Остальные, кто будто бы покупать скот, кто еще по каким-то делам, выехали накануне.

Сошлись в пещере Уманкатай. Прождали все утро. Роблеса не было. Начался дождь. Настроение упало. Стемнело. Никто не двигался, не разжигал костер.

– Лучше нам вернуться, – грустно сказал Сото.

– День еще не кончился, подождем до двенадцати.

Сели, закурили, расстроенные. Снова пошел дождь. Задремали на ледяной земле. Когда проснулись, светало. И вдруг: «Агапито!» – вскричал Сиприано. У входа в пещеру в непобедимо сверкающем пончо стоял Агапито Роблес или человек, до ужаса на него похожий.