Сказание об Омаре Хайяме

– - Он...
– - Джафар поднял указательный палец кверху, -- он сказал, что время действовать. Может, этой ночью, а может...

– - Действовать кому?
– - спросил Хусейн, все еще пребывая в подавленном состоянии.

– - И тебе тоже!
– - рявкнул Джафар.
– - Проснись, Хусейн! Ты понял меня?

Хусейн горестно вздохнул. Он сделал вид, что понял все. А на самом деле перед его глазами как живая стояла Эльпи. Он видел только ее, а голос Джафара доносился откуда-то издалека.

Джафар схватился за голову, словно опасался, что она вот-вот лопнет. И, раскачиваясь из стороны в сторону, говорил:

– - Жизнь наша подходит к черте. Шла она по одному руслу, а теперь пойдет по другому. Что сказано в священной книге? "Он -тот, кто сотворил небеса и землю в истине; в тот день Он скажет: "Будь! и оно бывает". Вы слышите меня?

Да, друзья слышали. Даже Хусейн. Особенно понравилось ему слово "будь!". И он выпрямился, сутулость его пропала, он взял чашу и выпил вина и запил водою. "Будь!" Он посмотрел на нож, глубоко сидящий в земле, и кое-что отметил про себя. Ведь подобный нож может пребывать не только в земле. Есть место и в груди. В чьей-нибудь отвратительной груди!

А между тем Джафар эбнэ Джафар, глубоко убежденный в своих словах, говорил далее:

– - В каждом из нас течет кровь, и каждый из нас есть сын своей земли. И над нами -- сила священной книги. Но не та сила, которую пытаются изобразить суннитские муфтии, а сила истинная, которая правит всеми нами и руководит нашими помыслами. Разве свобода не есть порождение учения пророков? Разве Исмаил жил не для того, чтобы сказать нам словами аллаха: "Будь!" Это не прос- [А-017] тое слово!.. Хусейн, о чем ты думаешь?

– - О слове "будь!" -- не солгав, сказал Хусейн.

– - Прекрасно!
– - И Джафар продолжал свое: -- Я говорил с ним. Я имею в виду вождя нашего. Его беседа была столь же живительна, сколь мила вода Заендерунда для пустынной земли Исфахана. Он спросил: "Нет ли колебаний в рядах ваших?" И я ответил: нет! Потому что это так. Или, может, я ошибаюсь?

Пловец сказал грубым голосом землекопа, грубым голосом человека, которого родила земля:

– - Нет, ты не ошибаешься. И он не ошибается. У меня спрятано десять ножей из дамасской стали. Я наточил кинжал, который ковали в Ширазе. Есть и исфаханские клинки. Они не уступают дамас- [Ш-009] ским! Это говорю я! Когда протрубит труба, я буду готов. Со мною будут многие. Мы ждем только слова аллаха. Мы ждем этого "будь!". [А-017]

А потом они мирно ели ломти тонкого хлеба и запивали вином и водою. А потом еще долго молчали. А у бедного меджнуна все кипело в груди. Как в казане, поставленном на жаркий огонь. Он сказал себе, что будет ждать этого сигнала: "Будь!" Он дождется его. И сделает по слову этому...

Джафар эбнэ Джафар перешел далее к спокойному, но строгому суждению.

Его родители жили в горах Эльбурса, они были далеко и высоко. Только он один, отщепенец в роду, отбился от рук, уехал из родных мест и посвятил себя священной борьбе за дело святого Исмаила. Ибо оно казалось ему главным в жизни. И не только своей, но и в жизни всех людей на свете. Это же ясно: что самое важное? Свобода. Что более всего необходимо человеку? Земля. Чего жаждет всю жизнь крестьянин в пустыне? Воды. Каким же образом можно добиться этого? Через покорность? Покоряясь аллаху и господи- [А-017] ну, Мухаммеду и султану с его визирями? Как бы не так! Что завещал Исмаил?..

Друзья молча слушают Джафара эбнэ Джафара. Почтительно. Не перебивая. Усваивая все сказанное им. Хотя все это не раз слышали от Джафара и от других фанатиков исмаилитов. -- Вот ты, -- обращается Джафар и Хусейну, -- души не чаешь в этой шлюхе. Аллах с тобой! Люби кого хочешь! Тебе никто не ме- [А-017] шает. Но вот что: ты полюбил ее, она -- тебя, а вместе вы рабы, живущие безо всякого просвета в жизни. Ты понял?

– - Да.

– - Разве это жизнь? Разве это любовь?

– - Нет, -- отвечает Пловец вместо Хусейна.

– - А теперь представь себе: ты вполне свободен, она вполне свободна. Тобой никто не помыкает. Ее никто не продает, как вещь. Ты можешь представить себе это?

– - С трудом, -- говорит Хусейн.

– - А почему с трудом?

Хусейн не знает. Пловец тоже. И Тыква тоже. Разные бывают люди: одни соображают быстро, а другие тугодумы. Разве не так?

– - Отчасти, -- возражает Джафар.
– - Отчасти, потому что привыкли к рабской жизни.
– - И он поочередно тычет пальцем в грудь каждого из своих друзей.

Пловец молчит. А Тыква согласно кивает головою. Что же до Хусейна, тот не может ответить на это однозначно, то есть словами "да" или "нет".

Разъяренный Джафар вскакивает с месте. И грозится кулаками.

– - Вы истинные рабы!
– - орет он в неистовстве. Потому что даже здесь не смеете открыто признаться в этом. А чего, собственно, боитесь? Доноса? Но кто из нас донесет? Неужели я? Неужели Тыква? Или ты, Пловец? Или сумасшедший меджнун? Кто? Я спрашиваю?

Хусейн говорит:

– - Надо разобраться. Я, к примеру, посылаю к шайтану любого, кто вознамерится понукать мною. Я не разрешу, слышите?

Джафар хохочет. И хохоча говорит:

– - Несчастный, ты раб давно! Давным-давно! От рождения. И незачем скрывать это. Ты раб не только султана, но и своей собственной страсти. Ради пары спелых грудей ты готов забыть о своем рабстве. Да, да, да! И не смей возражать!

Джафар стоит изогнувшийся, точно тигр перед прыжком. А на кого, собственно, прыгать, кого разрывать на части? Своих собственных друзей?

Хусейн недовольно пожимает плечами и отламывает хлеб. Что спорить с этим одержимым? Ясно же, одержимый!

– - А ты?
– - обращается Джафар к Пловцу.
– - Может, ты поговоришь с визирями? Расскажешь, как тяжело ловить рыбу в Заендерунде и кормить семью, а?

– - Это верно, очень трудно.

– - Ведь и слова не те!
– - зло говорит Джафар, -- Слова должны жечь! А ты? Какие слова исторгают твои вялые уста? Какие?

Пловец пытается оправдаться:

– - Я же говорю... То есть я не говорю, что волен жить как хочется. И голод к тому же... И всякое такое...

– - По моему, это называется нищенство.

– - Может, и так.

– - Дураки!
– - сердится Джафар.
– - Дураки! Вы ничему не научились.
– - Он нагибается, хватает чашу, пьет ее до дна. Потом выдергивает нож из земли, левой рукой подымает подушку, на которой сидел.
– - Глядите! Вот этот негодяй. Вы знаете, кто он. Я даже не хочу называть его имя. Это противно! Мой язык не на помойке найден, чтобы произносить ненавистные имена! Одним словом, вот он!

Джафар высоко поднимает подушку, еще больше выкатывает глаза и вонзает нож в подушку. Джафар подкидывает подушку к потолку. И сыплется пух. Много пуха. Словно бы снег идет в горах Эльбурса.