Сказания о недосказанном. Том III

– Я с дурру двадцать пожалел, но так же, как волк кобылу, когда оставил хвост, да гриву.

– Так и этот. Певец твой задристанный, перепортил моих курочек..…

– А, а что они девочки, курочки твои, девственницы были?

– Ппошёл, хулиган. А ещё говорят ты художник. Показать тебе, яйца?!

– Нет, не надо, они мне ещё самому пригодяцца,

– Да нет, смотри, и показала мне кукиш, потом согнула мизинец, получилось две, потом на второй, сунула торжественно мне под нос и спела, выдала…

– Рули рули, на тебе четыре дули…

Улыбнулась криво, и продолжала.

– Вот такие яйца, несут, приносят мне эти мои. Настоящие куры. А этот, гад. Паразит. Вот его племя, какая теперь у меня глазунья. А на пасху что я понесу святить?! Гороох, да, как горох, а не куриные яйца, красить и показывать людям такое стыдно.

Зрители этого цирка медленно нехотя стали расходиться, а я успел только сказать ей, что поёт он славно. Голосок, ну прямо райский. А поведение, ну что ж на то он и петух. Она ещё бросила в него какой – то веточкой, но он всё равно двигался, царской походкой около своего, как он считал, совсем своего гарема. Остальные пташки птички, которые совсем невелички, занимались своим делом. Щипали травку, лапками гребли, что – то выискивая.

Да, петух, тот вроде бы хозяин стаи куриной, пенсионер, тоже своими большими,– верхние два шипа, грозно размахивал, находил, наверное, зёрнышко или что другое съестное, призывно звал. Ко – ко – ко, не ходите далеко, и подбегала пеструшка, клевала угощение своего вожака и хозяина. Но опять осечка, появился, не запылился, петушок, совсем не золотой гребешок и не масляна головушка, и, и снова корова. Петух, бывший хозяин и муж, не поевши груш, уходил, постыдно оставил своему сопернику, без спору и драки, и вершки и корешки.

Бабка негодовала, а мы, зеваки, дали ходу пароходу, и подняли паруса. А то и нам достанется, и ничего не останется, хорошего, от такой, бабы злой…

*

… А годы летят, наши годы как птицы, летят, но пролетело всего три дня. Цирк повторился. Но по другому сценарию, другой программе. Улетели и птицы, улетел и петушок, не золотой гребешок. Хозяйка райского сада с дивными птахами сидела на большом камне, кусок скалы, и голова её висела безжизненно, как будто она не держалась на шее не совсем ещё древней хозяйки. Потом вдруг резко поднимала её и таращилась в небо. Иногда взмахивала веником, каким то, из веток с мелкими листочками и длинными колючками.

… – Яа, ваам. Я вам дам. Иш, разлетались тут.

– Тунеядцы.

– Прожоры.

– Мало вам одной курицы, подавайте по одной курице, с каждой улицы?! Сволочи. Гады. Тунеядцы. Берите яйца. Высиживайте, растите, жрите! Так неет, готовенькое им хочется.

– Кыш, клятые и, и снова голова кувыркалась почти до колен.

Но сам, петух не уходил далеко, и… смотрю, выполнил весь, всю прелюдию своих петушиных обязанностей, находил зёрнышко. Угощал быстро другую хохлатку, бил крылом и лапой по крылышку, ну выполнил полный сценарий и прелюдию, до того момента, потом кругами танцевал около пеструшки и с чувством и старанием выполнял заключительный акт, после которого тоже ходил, петушился. Бил крылом и становился в позу генерала на параде.

– А что?!

Дело сделано.

*

Стоп кадр.

*

А, другая…

Курочка стояла, после того, чуть подальше, будто выглядывала. Искала кого. Головкой крутила во все стороны.

Нет.

Тишина.

И,

Курочка вдруг запела…

– Где ты, где ты, где тыы,

– Друг любимый мооой,

– Буду до рассвета я,

– Встречи ждать с тобооой.

… Оглянулась. Неет. Нет, того малого, но такого певучего, и, удалого…поплелась на свой насест в курятник, хотя солнышко ещё светило и радовало, но не её…

Нееет. Нет того желанного долгожданного, боевого голосистого как соловей райский, китайский…

– Нету, нет, и теперь не будет.

… Пожилые люди знают, было такое, почти у всех,– когда курица начинает кукарекать по петушиному, ну песни петь. Тогда, такую, её сажали в бочку с водой, это говорили к несчастью, и если она продолжала солировать, испражняться такими меццо сопрано, её ждала кастрюля для супа, нет, лапши, лапша с курицей. История умалчивает об этой курице, которая обрадовала всех жителей улицы. И вот говорят только, что вечером раньше всех она уходит в курятник. А в голове у неё,… только…былое и думы.

Но беда, как всегда, пришла и ушла – нежданно, негаданно.

Лапша с петушком, голосистым и смелым, почти теперь героем, приготовила сама бабка. Прошло три дня. И тогда бабуля, запела, но не одна…

– Я жалею…

– Я зову…

– И плачу.

… Пропели хором, со слезами на глазах, все курочки, вспоминая свои прошлые встречи с тем голосистым и весёлым, почти Муслимом – певцом мирового уровня и, настоящим мужчиной.

… А хозяйка, теперь уже, без того ненавистного, тот, который донимал своими яйцами, голубиными, своих невест.

А сейчас уже его нет. И, не шиза посетила хозяйку и меня, который честно не коптил мозги капитану, трагедия более грустная, чем у Дездемоны. А художник, хоть и не портретист, но понял, увидел грусть на её лице, бабули, хозяйки бывшего петушка и фигура – постаревшая, согнувшаяся за три дня, говорила, что пережила.

– А она, теперь, нашла, подругу, – меня, и, рассказала, только ни кому. Молчёк. Ни гугу, а то попадёшь на каторгу. Ну, дурка, звали величали, где лечат такие вывихи и трёп.

– А вот, товарищ капитан, дело было как. Да, вот так.

Это, прямая речь не помутневшего, пока ещё, разума…Хозяйки и художника, по горшкам.

– Осерчала я, на этого соколика, петушка китайского, соседи смехом замучили. Какие яйца у вас с дедом?! Шумят назойливые соседи. Как ты их продаёшь на рыночке, у конечной остановки автобуса. Золото дают тебе за эту мелочь поганую…

– Выдаёшь за перепелиные, лечить глаза?!

– Плюнула я на его песнопения, хотя самой иногда нравился его голосок, как и тебе. Взяла и сварила. Благо сосед болел, лёгкими, и желудком мучился, я приготовила лапшу и отдала. Сама не смогла глодать его косточки, хватит, при жизни грызла сама его кости, ругала, бесилась, мать их так, эти яйца. Он не свинка мясная, худенький был, стройный. А сосед, ему полезно, пусть поправляется, а сама сидела дома … жалкуую. И вот утром пустила своих пеструшек, а он, кобчик, или коршун, но большой, как орёл, мигом вниз, хватил курицу и был таков.

– Даааа, вот это беда.

– И я вспомнила, было такое, и орлы кружили и кобчики воровать пробовали, а он, этот малыш голосистый налетал на них ясным соколом. И даже было, подранки, еле улетали, кособочили, он им крылья драл шпорами, как то умел быстро давать отпор. А петух, тот, большой, но слабак, когда не курица под ним, только горланил и убегал, как все куры и другие красавицы, от коршунов.

– Но этот, шустрый, тихо молча, умудрялся отбиваться, да так быстро, курам не на смех – спасал. А на кур садился, – мягко, но на этих коршунов, кобчиков и даже орлят, большие не бывали, стыдно, наверное, так вот мой герой как – то встречал их уже почти на земле, виидел. Мог видеть, когда они штопором шли на курочек… и… снизу когтишшами и шпорами, как сабля, были такие. Как врежет…и,… и, драл, так быстро – быстро, как велосипедистки молотят педалями у самого судейского сборища. Улетали, хищники подранками. А теперь вот уже и курицу унесли. Вот и плачу, жалко и петушка и курицу. Надо же – охоотник, защиита, была моим красавицам. А сейчас я не могу сидеть, – стою, устаю и горюю. Жаалко. А в небо таращить глаза неет, – болят мои гляделки……….